Челябинский глобус. Титульная страницаИз нашей коллекции

 

Литература

Обложка книгиЛето радует новыми книгами

Нина Ягодинцева. Тихие имена
Издательство Челябинской государственной академиии искусств и культуры
79 с. 2004

Штрихи слагаются в черты

Наверное, науке, исследующей человека в творческом процессе, известно, как это получается: вроде знаешь поэта, а он опять перед нами -- уже совсем другой, далеко не прежний. Вот и в нашей уральской поэзии мы можем выделить имена поэтов известных, состоявшихся, но продолжающих удивлять читателей, да и себя, наверное, тоже, неожиданными приращениями и превращениями -- "рядом волшебных изменений милого лица". Упомянем Вадима Месяца, недавно ушедшего из жизни Бориса Рыжего, Евгению Изварину, Олега Дозморова, Юрия Казарина, Виталия Кальпиди.

Нина Ягодинцева -- поэт из этого же ряда. Представить ее читателям дело совсем непростое. И вряд ли, не будучи записным критиком, я бы на такое отважился, если бы не одно обстоятельство: мне довелось говорить о поэтессе на самой церемонии вручения премии имени П. П. Бажова как члену жюри этого творческого конкурса.

Напомню, что когда два года назад в редакции журнала "Урал" намечалась публикация стихов челябинской поэтессы, на роль гида, сопровождающего ее подборку вступительным словом, решено было пригласить известного московского критика Александра Михайлова, вице-президента Международной ассоциации критиков, профессора, который руководил поэтическим семинаром Литературного института им. А. М. Горького, где училась Нина. Вряд ли кто лучше первого литературного наставника мог постичь природу ее дарования в самих истоках. Так вот, критик отнес ее к тому типу поэтов, чье творческое самоопределение вначале трудно назвать впечатляющим. "Но есть другой тип в той же женской половине, -- отмечал мэтр, -- когда ростки поэзии проявляются исподволь и, при наличии дарования, лишь приоткрывают перспективу. Это неспешное и трудное творческое самоопределение чаще всего неэффектно, уловить в нем свою мелодию, хотя бы краешек своего мира бывает очень нелегко. Задача наставника, старшего товарища -- помочь молодому стихотворцу обнаружить в себе свое, природное"... Обращаясь далее к книгам своей студентки, критик характеризует два ее последних сборника: "Так же неспешно я прочел обе Ваши книги: видимо, итоговую для определенного периода "Амариллис" и новую -- "На высоте метели".

Говоря о первой из них, Александр Михайлов отмечает, что "в ней уже явлен поэт", что "она отражает достоинство уже состоявшейся в русской поэзии творческой личности". Сама же Нина, вспоминая историю издания этого сборника, живописует свои переживания той поры весьма характерными и запоминающимися подробностями. "После окончания Литинститута, -- пишет она, -- я угодила сначала воспитателем в рабочее молодежное общежитие, потом -- инженером в местное ЖКУ. Я готовила к изданию первую книгу, и начальник ЖКУ, Павел Львович Израитель, привез откуда-то огромный рулон бумаги для нее. Бумагу закатили в теплицу подсобного хозяйства, я зашла туда -- конечно, по делам, но на самом деле посмотреть, как там мой рулон (представьте состояние автора накануне первой книги), женщины в рабочих куртках срезали цветы и составляли букет. В центре букета фантастически полыхали огромные алые лилии. Я забыла про свой рулон: "Что это?" -- "Амариллис", -- заулыбались цветочницы. Идя обратно, я уже знала:

Мы не умерли и не смирились,
Но взгляни на далекий закат:
В синем дыме цветет амариллис --
Это гибнет оставленный град.

"Через шесть лет, -- повествует далее поэтесса, -- имя цветка стало названием книги".

Вполне соглашаясь с Александром Михайловым в том, что "Амариллис" и "На высоте метели" -- это книги, характеризующие разные ступени творческого восхождения поэтессы, думаю, что то же самое он мог бы констатировать, если бы стал сравнивать "На высоте метели" и "Теченье донных трав" -- новую книгу Нины Ягодинцевой, вышедшую в 2002 г.

Но обратимся к сборнику "На высоте метели", отмеченному Бажовской премией. Еще раз сошлюсь на мнение Александра Михайлова: "То, что Вы следуете классической стиховой традиции, для Вас так же естественно, как, скажем, слушать пение птиц, любоваться медленным струеньем ручья... В этой стиховой традиции Вы не однообразны и вовсе не скованы каноном. Широка амплитуда ритмических и метрических вариантов, уверенно звучит разностопная строфа. И важно то, что в лучших стихотворениях на малом стиховом пространстве Вам удается так сгустить содержание, что в нем находит отражение драма целой жизни..."

Нет смысла возражать мэтру! Классическая традиция в творчестве Нины Ягодинцевой еще раз демонстрирует свою плодотворность. И для меня важнее перенести акцент в этом высказывании на слово "драма". Это вполне объяснимо. Но все же не обойтись без небольшого отступления. Нина Александровна строго придерживается, издавая свои стихи, одного для себя установленного правила: точно датировать их. Так вот: "На высоте метели" составили произведения, созданные, за небольшим исключением, в 1998-2000 гг. Это как раз те годы, когда драматизм жизни даже по нашим российским меркам достигал очень высокого напряжения. Будущие биографы поэтессы точно установят, что именно в общей атмосфере книги пришло от обстоятельств личной жизни, что от обстоятельств жизни общественной, общей, народной. Хотя возможно, что и то, и другое внесло свою лепту в сравнительно одинаковых пропорциях. Не случайно слово "метель" вошло в заглавие книги.

Вероятно, этот сгущенный драматизм сборника я почувствовал интуитивно при первом же знакомстве с книгой, и, представляя поэтессу на церемонии вручения премии, прочел ее стихотворение "От невесомого креста..."

От невесомого креста
Над древним куполом зеленым
Разбуженная пустота|
Плывет ко мне каленым звоном.

И тянут руки у ворот,
Благословения гнусавя,
И, прожигая черный лед,
Проходит девочка босая --

Несет янтарную свечу
Из переполненного храма,
И я откликнуться хочу,
Но сердце замирает: рано...

Она идет между калек
В своей таинственной заботе,
И гасит милосердный снег
Ее горящие лохмотья.

В сборнике ощущение драматизма и даже трагизма бытия сказывается в строении сюжета, в соотношении света и тени в палитре автора, словом, во всем, вплоть до оттенков эпитета. Уже первое стихотворение -- "Зеркало" -- вводит читателя в атмосферу сгущенного драматизма: "Умножая свет, // отмеряя мрак..." И далее, в следующих стихотворениях: "растворяется боль и измена...", "тысячелетняя тоска // любви и света", "выпить глоток первозимка -- тревогу и свежесть". И все это -- из первых четырех стихотворений. Да ведь и после них книга не сулит облегчения. Стихотворения одно за другим требуют читательского соучастия, сопереживания. От этого нельзя отстраниться, успокоить себя вздохом облегчения.

Труд чтения таких стихов был бы непосилен душе, если бы не понимание, что раз все это кем-то пережито и выражено словом, значит, жизнь еще возможна. И поэт осознает это:

Но так прожгло перо
Заветную тетрадь,
Что вписано одно
На все ее страницы...

"Теченье донных трав", новую книгу стихов Нины Ягодинцевой, отделяют от предыдущей всего два года. Автор подчеркивает это следующим обозначением: стихотворения 2000-2002 гг. Кстати, и эта книга, еще в рукописи, тоже удостоена премии -- на этот раз на международном литературном конкурсе К. Нефедьева в Магнитогорске.

Казалось бы, велик ли промежуток между двумя изданиями -- два года. Но открываешь новый сборник и словно попадаешь в другой мир, весьма отличающийся от мира предыдущей книги. Здесь, по сравнению с тем, какой открывался читателю, мире строгом, драматичном, -- все исполнено блеска, движения, красок, словом, главенствуют свет и цвет.

В сущности, на эту же особенность "Теченья..." обращает внимание поэтесса Евгения Изварина в своей рецензии, опубликованной в журнале "Урал" (2002, N 11). Она пишет: "В полном соответствии с названием, новая книга стихов Нины Ягодинцевой способна заворожить и приворожить. В этой книге есть нерв и ритм, в ней есть глубинный покой и фантастическое, присущее как раз этим самым "донным травам" движение в покое. В нем есть главенствующая и всепроникающая, но не идея, не мысль, не эмоция, а стихия, то есть естественная мелодия. Решительно все в этой книге течет, струится, колышется, тает, плывет. Отсюда, должно быть, разнообразие ритмов и строфики, смысловая вариативность, внимание к звуку и тону, музыкальность многих стихов, и в награду магия без обмана, возможность словом трансформировать реальность, оставаясь собой во многих мирах. Определяющая метафора книги превращает и автора в протея, изменчивое и изменяющееся существо, во всех четырех стихиях "гостью и собеседницу на равных..." Да, все так. И все же, когда начинаешь читать "Теченье...", это обилие блеска и движения поначалу даже как-то ; ошеломляет, особенно если в тебе еще живо впечатление от предыдущей книги. Что же, думаешь, так переиначило поэтический мир автора "Амариллиса" и "На высоте метели"? Изменение общественного климата? Да, он переменился за это время, но не столь же существенно, чтобы это могло именно так преломиться в поэтическом сознании и так трансформировать мир художника. Возможно, дело в том, что поэтесса вступила в иную пору своего существо вания, в иные отношения с миром и окружающими людьми. В подтверждение этого приведу несколько фрагментов из сборника: "хрустальная тяжесть, сверканье, и плеск, и прохлада", "Мир полон музыки! // Игра свободно сочетает ноты". Да и сама поэтесса отмечает изменение своего взгляда, своего угла зрения:

Штрихи слагаются в черты:
Они прекрасны и чисты
Пронзительно, невыразимо...

Чувствуется даже некая завороженность автора многообразием бытия, любым его мигом ("Не наглядеться не то что на завтра - // И на сейчас..."), его многоцветностью и подвижностью, когда даже снег - "белый, лимонный, розовый, сголуба..."

Откуда эта пряная пыльца
И воздуха неуследимый трепет? --

спрашивает с удивлением перед многообразием мира поэтесса. И впрямь, откуда? - спрашиваем мы вместе с нею.

И добро бы лишь сама словесная ткань претерпела изменения! Но нет, и движение сюжета, и переосмысление образов -- все это тоже имеет место. Помните девочку из процитированного вначале стихотворения? Не поймали ли вы тогда себя на мысли: да ведь это и есть Россия?!

Но в новом стихотворении схожий образ видится автору уже в ином свете:

На Пречистенке, Волхонке, на Страстном,
Ближе к вечеру, уже часам к шести,
Заметает то ли снегом, то ли сном,
То ли зернами из Божией горсти.

Заслоняет от невидимой беды,
Обжигает невесомым холодком.
Оттого ли, что наивны и бедны,
И молитва -- обо всех и ни о ком.

Это Родина. Когда поешь о ней,
Где порвется -- там и тонко, там и край.
Чем больнее отзовется, тем верней:
Рукавичку на ветру не потеряй.

Значит ли изменившийся колорит, иная мера света, что автор отступил от своих прежних позиций? Думаю, нет. Поэтесса и здесь верна себе. Просто драматизм этот "тоньше", он не столь эффектно выражен внешне, потому что стал глубинным. И мои, например, первоначальные опасения: да уж не впадает ли автор в благостность? - к счастью, не подтверждаются, Да, тональность иная, да, изображение, наверное, утратило свою резкость, но драматичная суть мира не позволяет заменить себя чем-то иным.

Представляя петербургскую музу в одноименном стихотворении, может быть, это и о себе говорит Нина Ягодинцева:

Твой легкий плащ проспектом Невским
Плывет, пока еще в тени,
И режут нестерпимым блеском
Витрины, зеркала, огни...

Да, уже почти бесполезно "держаться в небе тоской и верой", как утверждает поэтесса. Но чем?

Приходит свет, и я пою о нем,
Пока он не становится огнем.

Может, действительно:

Приемничек, настроенный как надо,
С любого этажа земного ада,
Оброненный в любую глубину,
Свободно ловит светлую волну.

Повторим известное: "он весь дитя любви и света"? И это не упрек. Автор волен сам определить меру и степень, с которой в его воображении трансформируется, преображается окружающая действительность. Для нас, читателей, важно другое: поэтический характер явлен, мир поэтический, свой, не похожий на другие поэтические миры, создан.

Возможно, сейчас, когда пишутся эти строки, на столе поэтессы уже лежит готовая рукопись новой книги.

И если бы спросили меня, какого изменения поэтического облика я ожидаю от автора, я бы сказал: такого, когда мастер не заслоняет личность, когда в стихах не только явлен поэтический характер, но он, этот характер, конкретизирован самыми разнообразными проявлениями человеческой личности. Все-таки читателю важно общение не вообще с поэтом, а именно с данным, обладающим своей жизненной историей, так или иначе проступающей сквозь текст.

Николай МЕРЕЖНИКОВ
Екатеринбург