Челябинский глобус. Титульная страницаИз нашей коллекции

  Литература

Владимир Теплов, Челябинск.
Проза. I место

ЗА ПОВОРОТОМ БУДЕТ РАЙ

Лыжня шла вдоль речного берега, повторяя все его прихотливые изгибы. Здесь, в горнотаежной алтайской глуши, реки до сих пор оставались главными транспортными магистралями. По ним сплавлялись и поднимались, вдоль них проходили колесные и санные пути, к их берегам жались деревни, заимки и охотничьи зимовья. Людские поселения часто стояли на склонах ощетинившихся кедром и лиственницей гор и сопок. Казалось, что избы медленно сползают вниз по склонам и когда-нибудь обязательно сорвутся и с веселым треском полетят в воду.
Очередная деревенька - из-за новолуния дальний конец ее не был виден - отличалась от большинства встреченных ранее. Избы в ней выстроились рядком вдоль берега, более отлогого в этом месте. Из-за высоких шапок снега, еще не начавших подтаивать, все они, сколько было видно, выглядели пришибленными. Звезды, обильно мерцавшие в мартовском небе, равнодушно взирали на заснеженную деревню и на двух лыжников, остановившихся у ее околицы.
Тот, что был пониже ростом, спросил, слегка картавя:
- Только сейчас обратил внимание ... А где ограда ... как ты ее называешь?
- Поскотина, что ли? - простуженным голосом отозвался второй.
- Она, точно.
- Здесь она ни к чему. Местные скотину почти не держат. Живут за счет охоты. И таких как мы ... - говоривший потерял голос.
Товарищ недоуменно посмотрел на него, ожидая пояснений, но вместо них услышал глухой кашель. Стоять было холодно. В деревню, замершую, словно в ожидании большой беды, вошли молча.

Нужная изба находилась на дальнем конце деревни. Среди своих сестер она казалась наиболее ссутуленной. Того и гляди закряхтит, пытаясь выпрямиться - но не получится. Бремя снега и лет было для избушки уже непосильным.
Путник, что повыше, продолжая покашливать, постучал: сперва в окошко - раз-два-три, затем в ворота - раз-два, раз-два. Во дворе лениво отозвалась собака (тоже охрипшая), затем приоткрылась избяная дверь, и чьи-то шаги шустро прошаркали к воротам.
- Когой-то надо? - голос был явно старческий.
- Филиппыч, мы это.
- А? Чегой-то не слышу?
- Да мы это! - дальше высокий невнятно захрипел, но по ту сторону ворот его поняли. Открывшаяся створка явила за собой старика в длиннополом тулупе внакидку. Он забормотал:
- Ищите и обрящете, помоги вам Господь и добры люди, - впустил нежданных гостей, торопливо замкнул ворота и засеменил ко входной двери. - Вот сюды ... сюды пожалуйте, - и размашисто перекрестился.
Лыжи были оставлены в сенях. Шапки и полушубки стягивали уже в тепле. Сунули к печке валенки и прошли на середину комнаты, тускло освещенной лучиной. Старик заботливо подталкивал в спины, провожая к лавкам. Усадив гостей, он прищурился, вглядываясь в лица, покрытые многодневной щетиной.
- Гляди-ка - и впрямь Санька! - Старик хлопнул себя по коленке
и снова перекрестился. - А я ушам своим не верю, думаю, откеда ему здесь взяться, зимой-то. Аль стряслось чего? А? - он обрадовано затормошил простуженного гостя. Тот отвалился к стене и невнятно произнес:
- Такие ... вот ... дела, дедушка Аверя. М-м-м ...
Хозяин вздрогнул и заглянул ему в лицо. Тронул рукой лоб:
- Да ты, паря, хворый!

Второй гость с привычным уже любопытством глядел по сторонам. Правда, при таком освещении мало что увидишь, но все-таки ... На столе пусто, словно подметено, из ближнего угла проницательно бдят глаза какого-то святого. Дальше на стене виднеется ... ну да, точно, Сталин! В мундире генералиссимуса - у, мурло усатое! Батюшки, тут и настоящее мурло! Пушистый сибирский котище бесшумно спрыгнул с печки, сел в круге света и лижет лапку, изредка взблескивая янтарными глазищами. Ну а справа сидит, прерывисто дыша ртом, надежный человек Сашка Огнев. С утра недомогает - похоже, плохо протопили то, вчерашнее, зимовье - хотя весь день шел уверенно и бодро. А вот сейчас, в тепле, сразу обмяк.
С улицы вернулся хозяин. Скинул тулуп, прошел к столу, снова потрогал лоб заболевшего. Уверенно сказал:
- Свежая хворь-то. Ну ниче, сейчас мы ее живо выгоним. Пущай только банька покрепше протопится. И ты давай с нами, - он повернулся ко второму. - Тебя как звать-то?
- Обязательно пойду. А зовут меня Яковом.
- Значит, Янькой будешь, - определил старичок. Присев рядом, он с минуту помолчал, а потом осторожно, но не скрывая любопытства, спросил. - Дак чего вы там натворили-то, в Москве своей?
- С ним вот поссорились, - Яков с мрачной улыбкой кивнул на портрет. - Теперь убегаем.
- Как, с самим? - опешил старик и потерял дар речи. Несколько
раз хватанув ртом воздух, он все-таки смог выдавить. - Да как вы с им свидеться-то смогли? Он же, бают, в большой башне на самом верьху сидит, всеми оттеда командует и никого к ему не пущают.
- У вас так говорят? - изумился Яков.
- Ну, - охотно подтвердил хозяин. - Бают, давно - до войны ишшо - в Москве каку-то главну церкву разломали, а заместо ее высоку башню построили. С тех пор по всей Руси столпотворение вавилонско. - И спохватился. - Однако, пошли в баню-то.
Александр, когда его потрясли за плечо, снова глухо замычал. Но все же понял, что от него требуется - встал и нетвердым шагом направился к двери. Его поддерживали с двух сторон: Яков за плечо, а старик (он был маленького роста) за талию. С полдороги дед оглянулся и погрозил портрету вождя пальцем.

Якову ночью приснился Сталин. Вождь курил трубку, пристально глядя на бывшего студента Аронова, затем, изучив парня с головы до ног, он гулко, как по радио, сказал: "А ведь ты, Яша, мой старший сын. Тебя обманули, ты не безродный космополит, твой отец - я. Твое настоящее имя - Яков Иосифович Джугашвили. Это неправда, что ты погиб в плену". Потом у него выросли кошачьи усы и хвост, вместо трубки в зубах оказалась трепещущая рыбина, и Яков в ужасе проснулся.
А вот Александра ночные кошмары не мучили. Его, пропаренного насквозь и закутанного в лоскутное одеяло, на руках дотащили до кровати и уложили, накрыв с головой. Заряженный горячим паром организм вступил в жаркую схватку с болезнью и к утру почти добил ее. Открыв глаза, Александр с радостным удивлением почувствовал, что здоров - только слегка кружилась голова. Хорошенько потянувшись и громко хрустнув суставами, он встретился взглядом с Яковом. Тот сидел на табуретке с хозяйским котом на коленях, гладил его и с заметным удовольствием слушал басовитое мурлыканье.
Александр и сам ощутил себя разнежившимся котом. Сказал, сдержав зевоту:
- Ты, я смотрю, совсем освоился. Успел даже подружиться с этим недоверчивым зверем.
- Просто он чует своего человека, - весело отозвался Яков. - У нас это родовое - любовь к кошкам. У моего деда была скорняжная мастерская в Гомеле. Мальчишки ловили ему беспризорных кошек, а он их шкурки выдавал потом за куньи.
Александр захохотал. Яков же невозмутимо продолжил:
- А у отца любовь к кошкам приняла другую форму. Представь себе кабинет начальника ЧК в уездном городке - самая простая обстановка, во всем строгий революционный аскетизм. И вдруг везде - на столе, на подоконнике, на книжных полках - статуэтки кошек. Деревянные, бронзовые, мраморные, гипсовые. Такая вот сентиментальность. Когда его в Москву перевели, он весь свой зоопарк забрал с собой. И на новом месте опять их расставил, хоть нарком и не одобрил.
- Какой нарком? Менжинский? - полюбопытствовал Александр.
- Нет, Ягода. Он отца в столицу вытащил, - голос Якова вдруг
резко изменился, стал непривычно жестким. - Повезло ему - не успел он увидеть, как Ежов громит в НКВД старые кадры. В тридцать шестом умер от сердечного приступа. Мне семь лет тогда было.
Кот на коленях у Якова встал, сделал кошачью гимнастику и спрыгнул на пол. Мол, погладили, - и хватит, я знаю себе цену.

Александр был старше Якова на три года, но не из-за этой разницы Яков смотрел на товарища с уважением и даже с некоторым почтением. Жизненный опыт Александра был на порядок богаче по другой причине. Он, в отличие от Якова, успел побывать на войне.
Год его призывался последним, когда в исходе войны никто не сомневался. Воевал Александр уже за пределами страны - начал свой боевой путь в Восточной Померании, форсировал Одер (где был легко ранен) и даже участвовал во встрече на Эльбе. Последнее событие оставило о себе двоякую память. Радость от свершившейся Победы была разбавлена горьким недоумением. Лучший друг Александра как-то остался на ночь в палатке у союзников, после чего куда-то пропал, а их взвод весь следующий день вызывали на допрос к нудному особисту с гнусавым голосом. Над судьбой товарища Александр задумывался потом неоднократно.
После демобилизации взводный командир пригласил его к себе в гости - в Москву. Выросший в алтайской глуши и до восемнадцати лет не видевший города крупнее родного Змеиногорска, Александр охотно принял предложение. Показывая ему столицу, взводный, как опытный психолог, сумел заглянуть в тайники души сибиряка и посоветовал ему поступать в университет на гуманитарную специальность. Александр снова согласился - так как был из тех, кому недостаточно того, что учитель рассказывает по своему предмету на уроке.
В Сибирь он в итоге не вернулся. Устроившись на завод "Серп и Молот" и получив койку в общежитии, Александр рьяно взялся за подготовку к экзаменам. Поступил он с первой попытки - помогли боевые заслуги (орден и две медали), умноженные на производственный стаж плюс рабоче-крестьянские корни. Из множества факультетов МГУ старшина Огнев выбрал исторический, решив заниматься установлением Советской власти и гражданской войной в Томской губернии.
Материал был обширным - даже если ограничиться родным Алтаем - и благодатным. Очевидцев и участников борьбы с колчаковщиной хоть отбавляй. Больше всего Александра заинтересовало партизанское движение и, погружаясь в его пучины, он вдруг открыл в них еще один поток, о котором официальная история предпочитала молчать. Оказалось, что крестьяне Западной Сибири, дружно выступившие против Колчака в девятнадцатом, так же дружно поднялись против Советской власти в двадцать первом.
Это был второй шок в жизни Александра. Он снова задумался - теперь уже куда более основательно. И потому, наверное, сблизился, в конце концов, с той самой компанией ...

Шутка Якова насчет ссоры с вождем пробудила в хозяине почти детское любопытство. Готовя нехитрый обед, он дважды ронял чугуны (к счастью, пустые), порезал палец (картошку за него дочистил Александр) и наступил коту на хвост (тот обиделся и стал проситься на улицу). Обед был постный, особого аппетита не пробуждал, поэтому друзья ели неторопливо, зато дед сглотал все в пять минут, невзирая на далеко не полный комплект зубов. И от нетерпения заерзал на лавке, но голоса не подавал - "пущай ребята наедятся, издалека ведь пришли и по всему видно - далеко собираются".
Наконец с трапезой было покончено. Александр поблагодарил хозяина за хлеб-соль (Яков эхом вторил ему), но начал совсем не с того.
- Ну что, дедушка Аверя, какая жизнь тут у вас?
- А, - старик махнул рукой, - поганая. Ежели дело так и дальше пойдет, сгинет деревня.
- Это почему? - удивился Яков.
- Никого в ей не останется, вот и сгинет. Сейчас уже большинство у нас - старики навроде меня. Лет пятнадцать пройдет - и хороните деревню.
- Война? - сочувственно спросил Яков.
- Э, Янька, не только она. Думашь, че - мы б тут новых дитев не нарожали? Дело оно нехитрое. Робить тут некого, вот и разбегатся народ.
- А охота как же?
- Да какая нынче охота? В войну, как голодно стало, все зверье в округе перебили, а како осталось, то в чернь ушло. Разве вот шишку бить или маралов разводить? Дак команды сверьху никакой не было.
Пока "Янька" вникал в проблемы современной сибирской деревни, Александр снисходительно помалкивал. Ему, изрядно поездившему по Алтаю, все, о чем говорил хозяин, было хорошо знакомо. Война не только больше чем наполовину выкосила мужское население деревни. Она, подорвав и без того шаткую колхозную экономику, стала причиной массового бегства сельской молодежи в город. Всеми правдами и неправдами, обходя ограничения и запреты, парни и девчата рвались туда, где, как им казалось, будет намного легче.
А старик продолжал рассказывать о бедах, которые в деревне не иссякали. Осенью мало дали на трудодни. В декабре одного охотника заломал шатун. Другой под Крещение наткнулся в тайге на чей-то самострел, был ранен в ногу, и, пока добирался до деревни, здорово обморозился. Послали за фельдшером, а его накануне забрали. Пока приехал новый, умер мужик от антонова огня.
- За что забрали? - Якова охватило нехорошее предчувствие.
- Баяли, будто людей насмерть залечивал ... да только вранье
все это! Такого душевного человека, как Соломон Аркадьевич наш, - тут Яков вздрогнул, - еще поискать надо. По заказу такие не родятся.
Видя, что друг посерел и сник, Александр отложил в сторону деревянную ложку, которую перед тем нервно вертел в пальцах, и, подавшись вперед, тихо сказал:
- А ведь мы, дедушка Аверя, в Беловодье идем.
Старик вздрогнул - будто это слово горячим угольком упало ему за ворот рубахи.

Компания называла себя "Новые декабристы". Александр попал в нее одним из последних, а привел его туда никто иной, как Яков. Они познакомились в университетской библиотеке, куда пришли - оба одновременно - за книгами Всеволода Иванова. Александр заинтересовался творчеством этого писателя, когда узнал, что он первым в своих повестях и рассказах изобразил гражданскую войну в Сибири. У Якова к Иванову был свой интерес - филологический.
...Несмотря на внешность, паспортные данные и обстановку в стране, Якову удалось поступить на филфак МГУ. Возможно, потому, что его отец имел заслуги перед государством - когда-то принимал деятельное участие в подготовке процесса по делу троцкистско-зиновьевского блока. Как бы там ни было, Яков стал студентом и вознамерился в полном объеме применить свои способности дотошного исследователя советской литературы. Его влекла к себе поэзия двадцатых годов, причем одними текстами Яков не ограничивался. Учась еще только на третьем курсе, он - и в этом помогла ему природная пронырливость - был уже своим человеком в кругу Бориса Пастернака и Николая Асеева. Борис Леонидович явно симпатизировал Якову и как-то раз пообещал познакомить его со своим другом, писателем Всеволодом Ивановым - тут-то и встретились студенты Аронов и Огнев. Яков, к своему стыду, не прочел на этот момент у Иванова еще ни одной строчки.
Их знакомство быстро переросло в приятельские отношения. Совместно одолев все семь томов ивановских сочинений, парни стали доверять друг другу, так как почувствовали, что за их интересом к этому писателю стоит нечто большее. Несколько ловко замаскированных Александром намеков - и Яков наконец решился. Этот сибиряк пригодился бы компании - не как экзотический довесок, а как человек, ближе других стоящий к простому народу. Его товарищи знали народ в основном по книгам, так как были по преимуществу московскими интеллигентами.
"Новых декабристов" насчитывалось полтора десятка человек. Почти все - студенты различных вузов, причем и гуманитарии, и технари, и естественники. Лишь один из всей компании - Федя Лапушкин - не учился. Из-за перенесенного в детстве полиомиелита он ходил на костылях (и то, в основном, по квартире). Поэтому собирались обычно у него дома - под предлогом помощи инвалиду. Федин отец погиб на войне, матери приходилось брать дополнительные нагрузки, так что компания была чем-то вроде "коллективной домработницы". Таким образом, все было в рамках приличий и закона.
На этих собраниях часто произносились слова "узурпация", "репрессии", "культ личности". Александр впервые в жизни слышал их применительно к родной стране. Вникая в круг обсуждаемых вопросов, он невольно искал аналоги этих сходок в российской истории. И остановился, наконец, на кружках народников. Там тоже преобладали студенты, происходили тайные сходки на явочных квартирах, и в жарких спорах решалась судьба - ни больше, ни меньше - всей России. Чуждым по духу было лишь название, но его компания выбрала не случайно.
Близился декабрь тысяча девятьсот пятьдесят второго года, а вместе с ним и день рождения Сталина. Двадцать первого числа вождю исполнялось семьдесят три года. На этот день компания и запланировала свое революционное выступление. В намеченной борьбе решено было использовать современные технические средства (не листовки же расклеивать, в самом деле), а ответственность за это возложил на себя Федор. В квартире Лапушкиных вся его комната была завалена радиодеталями и прочим техническим хламом, а Федина голова представляла из себя комбинат по производству необычных идей. За это друзья прозвали его советским Эдисоном.
Свою репутацию Федор подтвердил блестяще. В ноябре он объявил товарищам, что им сконструирован сверхмощный радиопередатчик. Этот агрегат, занявший треть комнаты, мог легко заглушить столичное радиовещание на любой волне. Оставалось продумать лишь текст обращения к народу и определиться, у кого в компании самая лучшая дикция. Всем казалось: стоит только рассказать всю правду, как в Москве такое начнется!
Но нет, не началось. Двадцать первого задуманная передача не состоялась. "Новых декабристов" постигла та же участь, что и многочисленные антиправительственные кружки прошлого века. В компании нашелся свой Иуда (или, если угодно, Азеф), и еще за неделю до сталинского дня рождения начались аресты.
Федора брали первым. Услышав характерный стук в дверь, он крикнул из своей комнаты "щас!", но потянулся не к костылям, а к телефону ("хоть кого-нибудь, да успею предупредить"). Домашние телефоны были только у троих и, пока ломали дверь, Федя всех успел обзвонить. Был среди счастливчиков и Яков, у которого в это вечер допоздна засиделся Александр.
... Они ушли через чердак и соседний подъезд. И немедленно устремились на Ярославский вокзал.

Дед Аверя судорожно крестился, а в бороде у него то и дело застревали слезинки. Слово, дорогое сердцу каждого сибиряка, уже четверть века находилось под запретом. Вот и сейчас он вдруг вскочил, шустро подбежал к портрету Сталина и повернул его лицом к стене. Яков невольно улыбнулся, но Александр немедленно всадил свой локоть ему в бок. Наивная предосторожность старика вовсе не казалась ему смешной. Суеверие суеверием, а все же ...
Хозяин вернулся к столу. Взял Александра за руку и зашептал:
- Санька, милок, да как же ты вызнал, что наши спокон веку в Беловодье людей провожают?
- Мне старец Вонифатий сказал, - открыл первую карту Александр.
- А про его откеда знаешь?
- Филофей Назарыч из Ануя перешепнул.
- А с им тебя кто свел?
- Матушка Антонида из Маймы.
Разматывать дальше эту цепочку старик не стал. Ответы Александра, по всей видимости, его удовлетворили. Зато вмешался Яков, все это время изумленно моргавший.
- Погодите ... Какое еще Беловодье? Какие старцы? Ничего не понимаю ...
Вместо ответа Александр сунул ему измятую бумажку с коряво нацарапанными строчками - должно быть, заранее приготовил. Яков сощурился и чуть ли не по слогам стал читать чужие каракули - уже заметно смазанные, да еще и писанные на клочке папиросной бумаги.
"Маршрут, сиречь путешественник. От Москвы на Казань, от Казани до Екатеринбурга и на Тюмень, на Барнаул, на Бимск ... нет, Бийск. Оттуда на Беловодье надобно ехать по Смоленской волости до деревни Бо ... ро ... а, Боровлянки, мы же ее проходили! Так, дальше ... Тут есть странноприимцы, и они путь покажут через горы каменные, снеговые. И тут есть деревня - не пойму название - и в ней иноки схимники содержат обитель. Тут есть место, где скрыться от антихристовой руки, есть и люди тут, которые проведут дальше ... Ладно. А проход весьма труден. Двенадцать суток ходу лесом и три дня голодной степью ... бр-р ... Есть там люди и селения большие, там и доныне имеется благочестие. Споспешествуйте. На сие Бог вам помощь. Слышал и был: житие вельми хорошо. Писавший сей путешественник инок Михаил".
Прочтя все это, Яков сделал передышку и, видя, что старик снова крестится, шепнул Александру: - Это что еще за страна Муравия?
- Не иронизируй, - Александр снова нацелил локоть.
- Я и не думаю. - отодвинулся Яков. - Но звучит-то ... уж больно по сказочному: горы высокие, степи голодные ...
- А это, по-твоему, тоже сказка? - так же сурово спросил товарищ, кивая на деревню за окном.
- Сань, да перестань ты. Я же столичный житель, про такие дела вообще впервые в жизни слышу.
- А мог бы слышать, раз филолог. В Беловодье, между прочим, еще до революции поэт Николай Клюев побывал.
- Ну, ты дал маху, - перешел в ответную атаку Яков. - Он же под запретом лет пятнадцать уже...
Хозяин поспешил вставить свое слово:
- Насчет поета я не слыхал. А вот как батюшка Григорий Ефимыч в Беловодье пробирался, это я хорошо помню.
- Какой Григорий Ефимыч?
- А Распутин, - весело пояснил старик.
Теперь замерли, разинув рты, и Яков, и Александр.

Выходить из деревни нужно было затемно. Едва начало смеркаться, хозяин ушел искать проводника. Уходя, он строго-настрого наказал своим гостям "не шебуршиться" и запретил зажигать свет. В темноте разговаривать не хотелось, а к тому же и Александр не был любителем длинных речей. Когда старик вышел, Яков получил короткое дополнение к ранее услышанному.
- У нас на Алтае каждый хоть раз да слышал про Беловодье. Мне вот, например, про него рассказывала бабушка. Говорила, что там живут праведники, друг друга никто не заедает, никто никому не завидует, у всех все есть, только работать нужно на совесть. Ну и все в том же духе. Примерно как коммунизм сейчас изображают. Наверное, поэтому разговоры о нем считаются контрреволюционной агитацией. Дескать, патент на строительство рая земного есть только у ВКП(б). И то его еще надо построить, а в готовом виде его нет и не может быть.
На этом красноречие Александра иссякло. Он бы еще многое мог рассказать Якову, в чьей голове по-прежнему плавал туман. Например, что на истфаке МГУ есть преподаватель, не только наслышанный о Беловодье, но и лично знакомый с человеком, там побывавшим. О том, что человек этот - некогда прославленный художник Рерих, о котором в последствии тоже велено было забыть. О том, что Беловодье под именем Шамбалы известно далеко отсюда - в Индии. О том как он, Александр, долго и трудно входил в доверие к сибирским раскольникам, давно уже протоптавшим в Беловодье дорогу. О том, что укрыться там ему пришло в голову уже здесь, на Алтае.
Яков, на коленях у которого снова устроился хозяйский кот, думал о своем. Глядя в окно на сгущающиеся сумерки, он вспоминал, как они с Александром два с лишним месяца петляли, путая следы, по тайге, все дальше уходили при этом в горы, хотя признаков погони ни разу не почувствовали. Теперь оставался последний рывок. Сколько еще дней пути до этого таинственного полумифического Беловодья? Кстати, очень поэтическое название. У русских, оказывается, тоже есть своя Земля Обетованная. Надо будет подробнее расспросить о ней Александра. Как же он все-таки ее нашел?
Наконец, заскрипела входная дверь - дед Аверя привел проводника. В темноте его было не разглядеть - лишь смутно белело лицо, обрамленное окладистой бородой. Бесшумное дыхание и легкая походка выдавали в нем человека молодого, может быть, не намного старше их. Пройдя свою часть пути, он должен был сдать Александра и Якова на руки следующему проводнику. Как бегун эстафетную палочку.
Одевшись, по обычаю присели на дорожку. Затем старик перекрестил и троекратно расцеловал каждого. Проводив их до края деревни, он долго стоял и смотрел им вслед - до тех пор, пока они не канули в зимнюю темь.

С поворота, круто забиравшего вверх, на перевал, они еще раз увидели деревню. От нее осталась лишь цепочка тусклых огоньков. Молодая луна не могла выдать путников, от домов их вряд ли бы кто заметил. Мысленно попрощавшись с деревней, они больше не оглядывались. Шли вперед, навстречу полной для себя неизвестности.
Наверное, им было бы намного легче уходить, если бы они знали, что сегодня, пятого марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, на даче под Москвой умер Сталин.