Челябинский глобус. Титульная страницаИз нашей коллекции

  Литература

Ирина Федорова, Магнитогорск
Проза. I место

ПОДРУЖКИ

В типовой двухкомнатной квартире, давно и безнадежно ожидавшей ремонта, на последнем этаже двенадцатиэтажного дома жили две молодые женщины. Две новоиспеченные разведенки с сыновьями трех и четырех годов.

Петракова Лида двадцати четырех лет - хозяйка.

Овсюкова Лариса двадцати одного года - квартирантка.

Солнечным апрельским днем хозяйка Лида и квартирантка Лариса, обе работавшие посменно и обе выходные в этот день, сидели безвылазно каждая в своей комнате. Обоим отчаянно хотелось, что бы в квартире не было и духу бывшей приятельницы.

Лида, как хозяйка, мрачно жаждала, чтоб от Ларисиного пребывания каким-нибудь чудом не осталось и следа.
Лариса, как квартирантка, была скромнее в мечтаниях и металась между желанием спровадить Лиду куда-нибудь на весь день и желанием самой оказаться на более нейтральной территории.

В своей комнате Лида, забравшись с ногами на диван, обметывала новые швы на старой юбке. Стежки получались неровные, впору распарывать, но упрямая до упора Лида обвиняла полумрак, лиловые шторы, сквозь которые, точно сквозь ставни не прорывается и лучик света. Хотя логичнее ей было бы винить себя, взвинченную, как орбитальная станция "Мир" перед запуском.

В своей комнате Лариса, осиянная первым жаром весны, ликованием апрельского солнца, то валилась на постель мечтать, то переметывалась в кресло с книжкой, то бросалась к столу, что бы снова раскинуть беспечно и безответственно лгущие ей карты. Мечты пополам с гаданьем обещали так много, что все это в сумме сбыться не могло никак. Но с утра пораньше Лариса уже навела глянец на хитрое, треугольное, лисье свое личико и, на всякий случай на комнату. Теперь ей делать было нечего, а душа сладко ныла и млела в ожидании, особенно сладким от страха, который подтачивал Ларисины мечты и надежды, как жук-древоточец, и весьма опытными челюстями. Словом атмосфера близкой грозы, близкой любви и абсолютного безделья волновала Ларису, и она радостно металась по комнате не в силах, да и не желая остановиться и сосредоточиться на чем-нибудь дельном.

Собственно, подобное сладкое волнение естественным образом переполняло Ларису каждый день. Даже покидая со скандалом родительский дом год назад. Лариса млела и таяла от "волнительных ощущений". И никогда Лариса не была склонна оглядываться назад или задумываться об отвлеченных категориях типа будущего. Она носилась по настоящему, взмыленная от усердия, но ее лисья остренькая мордочка сияла бездумной радостью, облегчая телодвижения в пространстве. Беспечная, неунывающая, невезучая, Лариса воплощала собою тип, полностью противоположный идеалу, сотворенному родителями. Творили родители методом от противного, творили долго и упорно, но Лариса так и достигла нужной степени серьезности, погруженности в проблемы и их решения, а так же преуспевания.

Мама-Овсюкова, например, считала, что дочь могла бы время от времени подъезжать на жемчужном "аудк", выходить из него, как бы невзначай являя гадам-соседям серьезную, вытянутую от усилий в уме пересчитать доходы физиономию, и, шелестя долларами, решала текущие проблемы семьи. Вот бы тогда ремонтники сверху достукались бы своим молотком - себе по макушке бы стучали допоздна. Мама-Овсюкова при деньгах-то горя бы не знала: всех бы засудила к чертовой матери! Тяжелее было с папой. Всю Ларисину жизнь он считал дочь ответственной за политические события и прогноз погоды. Он так и говорил: "Из-за тебя одни неприятности. Вон опять депутаты чушь порют, а ты даже послушать не даешь. И по радио снег с дождем обещали. Это в середине-то апреля! Так что уйди, не порть жизнь, пока я тебе в лоб не дал".

Лариса не стала дожидаться, когда папа выполнит давнее обещание зарядить в лоб. Устав от родительских пинков, так не похожих на родительские благословения, Лариса поступила наиболее просто, естественно и наименее обдуманно. Она выскочила замуж за первого предложившего. Брак не дожил до годовщины. В результате ребенок у Ларисы есть, а всего остального нет. Мать-одиночка без жилья, образования, алиментов, перспектив. Ну что такое продавщица на улице? Несчастное существо с обмороженными руками зимой, обгоревшим лицом летом и хроническим нервным стрессом, как у любого безденежного страдальца, возле которого крутятся большие деньги. Лариса, в иные, удачные для хозяина дни, всем и сообщала, делая жалобные глаза: "Мне выручку сдавать жалко. Хочется схватить ее, убежать в аэропорт и свалить на какие-нибудь Гавайи".

Как ни обыденно признание, но Петракова Лида тоже хотела на Гавайи. Лида, в отличие от Ларисы-квартирантки, владела не только ребенком, оставшимся от такого же неудачного брака. Она была собственницей квартиры, профессии, алиментов и гитары, с которой по воскресеньям навещала клуб авторской песни. Но элементы бедняцкого хозяйства как правило неудобосочетаемы между собой - точно, как гардероб безденежной женщины: пиджак подходит только к брюкам, которые уже неделю в стирке, а юбку можно надеть только с джемпером, который недавно распущен, но еще не перевязан, а блузка слишком тонка, да и требует не такую юбку и не такие брюки. Вот и у Лиды в хозяйстве не был ни одной части, хорошо подогнанной друг к другу. Работа есть, но посменная - не с кем оставить ребенка. Алименты есть и зарплата есть, но выезды на фестивали с гитарой и сыном требовали приличных средств - и безденежье представлялось то наказанием Господним, с очень смутной надеждой его избыть, то вечным проклятьем, от которого нет спасения. Отчасти проблемы могло решить наличие квартиры. И ровно год назад Лида сдала комнату молодой мамаше с четырехлетним сыном за небольшую плату плюс присмотр за хозяйским ребенком. Так у Лиды появилась Лариса, а у Ларисы - Лида.

Довольно долго, примерно полгода, Лида, сознававшая свое материальное превосходство, квартирантку жалела, сопереживала ее неудачам и постоянно одалживала ей деньги. Займы Лариса возмещала аккуратно, дети воспылали друг к другу самыми теплыми чувствами, переменялись игрушками и отвешивали друг другу тумаки чисто братские. Склонность хозяйки к благотворительным поступкам и чутье квартирантки к проявлению ответной благодарности осуществили в квартире идиллию, которой обе молодые женщины не испытывали со времен медового месяца.

Но однажды, в очередном приступе любви к ближнему, - да будут прокляты на веки веков те чувства, что толкают нас в пропасть непоправимого поступка! -Лида привела квартирантку в клуб, куда и сама ходила с вышеупомянутой гитарой по вышеупомянутым воскресеньям лет пять, не меньше. Это были прекрасные пять лет, наполненные песнями Окуджавы, Визбора, Матвеевой, Долиной, фестивалями, песнями неизвестных авторов у ночного костра. Кошмаром, не дававшим спать спокойно, была проблема куда деть сына, но она, ценою слез и унижений перед бывшим мужем и его родителями кое-как все-таки решалась, а потом появился Игорь - сначала обожатель, затем любовник, а вскорости и помощник, и мальчика стало возможным брать с собой. Лида рассчитывала на счастливый исход этих отношений до тех пор, пока не познакомилась с мамой Игорька. А мама Игорька - некрасивая, невеселая, медлительная немка, - тщательно следила, что бы ни одно увлечение сына не переросло в длительный роман или, не дай Бог, в брак. Она мечтала о выезде на постоянное местожительство на историческую родину, к родственникам, которые недоуменно пожимали плечами в ответ на истерические признания женщины в любви к ним и германской прародине. Она - некрасивая, невеселая -была не нужна им. Родственники не знали бы, что с ней делать, вздумай и сумей она приехать самостоятельно. Но у матери Игоря не было мужа, собственные ее родители умерли так давно, что даже и не знали о появлении на свет внука. В нелепом и безнадежном почти своем стремлении бедная женщина обрела цель и смысл существования такой силы, что сумела навязать ее сыну и убедить его искать всеми возможными способами невесту немку, красавицу, умницу, а главное - гражданку Германии. Эти мечты и планы висели над Лидиной головой больше двух лет, как Дамоклов меч, и в отместку за постоянное напряжение, связанное с этим висящим оружием, ставшим по воле богов орудием пытки, Лида приобрела манеру интересоваться у мамы на какое, собственно, число назначен триумфальный отъезд. В ответ та печальным голосом посылала Лиду по известному в России адресу. Сознавая, что счастливой невесткой в этой семье ей никогда не быть, озлобившаяся от бесперспективности отношений Лида мстительно отвечала, что она, мама, посылает ее, Лиду, прямо к нему, к Игоречку.

Лариса в клубе прижилась в один момент. В момент номер два прекрасная в своей невинной наглости Лариса сообщила, что Игорек на нее "глаз положил". По интонации можно было догадаться, что Лариса под угрозой расстрела не предпримет ничего, что могло бы заставить Игоря свой глаз с нее убрать и водворить его на место, в пустую глазницу.

Неким шестым чувством, смесью из обыкновенных угрызений совести и инстинкта самосохранения, Лариса понимала, что взламывает Лидину жизнь и ставит под угрозу собственное благополучие, но остановиться не желала. Эти отношения были единственной перспективой. Войти в семью, обрести квартиру мужа, его зарплату для себя, бабушку и терпеливого отчима для сына - в ее положении это воспринималось, как райские привилегии: все равно, что сидеть под деревом с арфой в руках и ничерта не делать. Ах, если бы и в самом деле собрать манатки и уйти от гордячки Лиды, от необходимости нянчить чужого ребенка, от положения приживалки. Но если Игорек промолчит, предпочтет остаться другом двух семей, - а могло быть и это, - то кто мог поручиться, что Ларисины чемоданы не запрыгают по ступеням, как лягушки, догоняя летящую кроватку Костика, обгоняя неуклюжие в передвижении телевизор и журнальный столик? И даже Ларисе, натуре легкомысленной до кретинизма, становилось понятным чувство страха и ответственности за себя и своего ребенка.

А что говорить про Лиду, которая от разросшегося и окаменевшего чувства долга разучилась улыбаться; не хохотать, заметим, нет, а нормально, дружелюбно, по-человечески улыбаться? О, Лида, та оскорбленная в лучших чувствах, а именно в любви к ближним своим, предавалась мрачному размышлению, близкому к мазохизму. Если Игорек сделает вдруг Ларисе предложение, Лиде придется либо распрощаться навсегда со своей прекрасной жизнью, где есть работа, пение песен и любовник либо удавить своего мальчишку, потому что подходящую квартирантку найти проблемно - по объявлению поселяются люди чаще недобросовестные, чем готовые честно выполнить взятые обязательства. Разве Лариса не пример тому?

Так они и сидели, отталкиваемые друг от друга страхом, хоть и были повязаны между собою, точно члены одной преступной группировки, виноватые бесконечно, но без всякой вины.

И обе они, независимо друг от друга, каждая в своей келье, вспоминали общую их жизнь в этой квартире от момента вселения Ларисы до нынешнего дня. Точно осужденные перед смертью или супруги перед разводом, каждая из них смотрели собственную киноленту о самой себе. Обоим приходила в голову мысль, что такою ее видит другая сторона.

Так, Ларисе припоминались ее немотивированные отлучки, когда Лида забирала из садика обоих мальчишек, гуляла с ними, кормила, укладывала спать, а утром будила и вела в садик. Лариса, как ночная бабочка, являлась много позже наступления полуночи, гладила сыну рубашку и шорты и, урвав от сна кусочек, -маленький, жадный, без сновидений, - воровской какой-то кусочек, исчезала раным-рано. Впрочем, рабочий день Ларисы начинался и в самом деле спозаранок. Принять от хозяев товар, выловить своего грузчика либо ворочать коробки с мануфактурой в одиночку - и так далее. У продавщицы при уличном лотке обязанностей и связанных с ними проблем столько, что она под этаким напором едва успевает поворачиваться, безнадежно пытаясь уберечь бока от ушибов.

Почему Ларису до сих пор не смущало, что ее сын в свободное от детского садика время находится не при ней, а при чужой тете, сказать трудно. Может быть потому, что комната, куда ее пустили, была первой, которую ей довелось снять и впервые же из этой комнаты ей, очевидно, предстояло вылететь с громким и горестным воем в прекрасную, но совершенно неведомую даль.

Впрочем, ей вспоминались и долгие зимние вечера, когда за белым окном все сине, мороз прижимает к земле деревья, транспорт и прохожих, а они с Лидой сидят на кухне. Изредка заглядывая в кружки с остывающим чаем, и всё поют, поют под Лидину гитару. А мальчишки бесятся в двух освещенных комнатах, изредка прибегая коснуться материнских рук, требуя поцелуя для себя - поцелуть, мам! - или нагоняя для другого - а че он щиплет, мама! Эти культовые вечера вошли у приятельниц в обиход под кодовым словосочетанием "пойдем помяукаем", гимном же сразу стала песенка Кима с прозорливыми на взгляд веселящихся подружек словами: "и только мартовские кошки будут слушать на окошке наш концерт".

Да, конечно, без этих вечеров, как и без воспоминаний о них, Лариса могла запросто обойтись. Однако нервное напряжение на некоторых людей действует вроде слабительного, когда из подсознания, как из получивших волю кишок, лезет и лезет то, о чем застенчивые люди вслух не говорят.

Но в безумном полете и кружении неожиданно наступил перерыв и пустоту заполнили когда-то бывшие разговоры.

Однажды Лариска в пароксизме легкомыслия бросила горящую спичку в пластмассовое ведро, где томились спрессованные и иссохшие от многодневного лежания отходы кухонного быта. Они вспыхнули так ярко, так страстно, что только ведро воды, хладнокровно набранное и вылитое Лидой под суетливые Ларисины поливания из чайной чашки, загасило это буйное стремление к свободе.

Лариса извинялась по-восточному велеречиво.

Лида, как врач-кожник тщательно осмотрела язвы поврежденного ведра. "Жить будет" - прозвучал приговор скорее суровый, чем утешительный. Лариса, проворная лишь, когда дело касалось целостности ее шкуры, мигом сообразила чай, и стала уговаривать Лиду присесть к столу. Поскольку ведро было старое, еще бабушкой приставленное блюсти порядок на кухне, и давно требовало замены, Лида разрешила себя уговорить. И они стали пить чай, и событие вдруг начало казаться им ужасно смешным, еще более смешным на фоне Лариски, заглянувшей в сахарницу и печально сообщившей:

- А сахар-то йок...

Зарплату ни та, ни другая не получали уже по месяцу.

- И ведро тоже - йок... - сурово сказала не забывшая еще урона Лида. Лариска радостно выпалила:
- И канализация - йок! - у них потек бачок, а денег на ремонт все не было. Лида прищурилась и произвела обобщающий удар:
- Итого: в нашей, учтенной отдельно от прочего человечества, квартире цивилизация - йок... Совсем йок!

Как они хохотали тогда. Как сумасшедшие. Благо дети в садике.

Теперешний день, наверное, как расплата за все эти припадки веселья. Ибо две безмужние молодые бабы в одной квартире нормального веселья испытывать долго не смогут. Смех станет своего рода разрядкой, а это от истерики лишь в одном шаге. Не более.

В фиолетовой от штор и дум комнате Лида пережевывала свое. Но она пробегала памятью мимо похожих один на другой и блистающих истерическим острословием эпизодов. И равнодушно пролистывала сентиментальные картинки, поскольку красочные изображения составляли безмолвные вещи и лживые фигурки, и совершенно не было строк. А сегодня случился такой день, что картинки совершенно не нужны, а нужны строки, и читать в этот день, обещавший перемену в обстоятельствах разодравшимся из-за прекрасного принца двум несчастным золушкам, следует между строчек.

В растерянности, мучаясь стыдом, Лида осознавала, что последние полгода она вела против Лариски подпольную и подчас совершенно бесчестную войну. Не звала к телефону и не передавала ничего, когда Игорек звонил, и томным от наглости голосом просил Ларису позвать или Ларисе передать. Под любыми предлогами отказывалась сидеть с ее сыном, когда Лариска явно намыливалась на свидание. Моргая крашеными, короткими ресницами, улыбаясь старательно нарисованными губами, Лариска уводила сына к какой-нибудь другой подруге, а Лиде оставался только нечеткий след, небрежно заметенный лисьим, рыжим хвостом.

Не сознательно, - сознательно Лида еще не дошла до такой низости, - но подсознательно стараясь досадить сопернице, Лида не однажды излагала историю одной находчивой кошки. Кошка принадлежала бабушке, живущей в еще более провинциальном городишке, чем собственный город и куда Лида до смерти обоих родителей частенько ездила и зимой и летом. Бабушка была доброй старухой и кошачья жизнь могла бы быть и вовсе беспечной, но кошка всячески стремилась продолжить свой род, а бабушка не поощряла блуда. Война шла непрерывно, с переменным успехом, поскольку кошка была далеко не лыком шита. Она садилась под дверью с необычайно плутовской мордой и, прикрыв глаза, выводила томные "мур-мур-мур". И как бы не интересуясь происходящим вокруг, а только собственными томлениями. Но стоило бабке приоткрыть дверь - не за почтой, так за хлебом, не за хлебом, так на лавочке посидеть, а все-таки на улицу выходить приходится, как киса шмыг под лестницу, где сидит рыжий, как огонь, кавалер ордена Репейника, сэр Драное Ухо, рыцарь Шкура В Шрамах, сидит, щурит воровские глаза, ждет, как ни странна эта кошачья верность.

Рыжих котят с воровскими от рождения глазками бабка раздавала бесплатно.

Лида безжалостно сравнивала Лариску с этой самой умницей-кошкой:

- И ты по телефону "мур" да "мур", а возле подъезда уже кавалер на стреме...

Лариса старательно хохотала. Впрочем. Подтверждая наблюдения Лиды за сходством жизни животных и человека, наводила марафет на треугольную лисью мордочку и, вильнув хвостом, растворялась во мраке ночи. Лиде только и оставались журчащие интонации, витающие над неостывающей телефонной трубкой явственно, как парок.

А все эти муки, пережитые Лидой по таким незначащим мелочам! Сказать -не сказать Лариске, что можно снова оформить детские? Детские смешные, даже за садик не заплатить, но ведь Лариска тратить эти деньги станет не на ребенка, на себя: накупит косметики, отложит на тряпки - это же точно! А Игорек понасмотрится на показной блеск, решит, что Лариса одной с ним социальной прослойки и женится. Лида мучилась от этих глубокомысленных размышлений страшно. А сейчас спокойно и отчетливо понимала, что Лариса и в подметки не годится девушкам из семей, обеспеченных по-настоящему и удивлялась: чего с ума сходила?

Но хуже всего было вспоминать, как ей все хотелось сбить с Лариски, как сбивают спесь, великолепное пренебрежение заботами завтрашнего дня, ее единственную, по-настоящему ценную черту характера. И для этого с наивозможно ехидными интонациями Лида, под руку собирающейся на свиданку Ларисе, начинала рассуждать о том, что они, две молодые мамаши-одиночки, живут поразительно неестественной жизнью, в которой у них, молодых женщин, нет возможности молодыми женщинами быть. Что бы там не говорили всякие просветители о необходимости наличия внутренней красоты. А нынешние стандарты красоты и каноны моды таковы, что никакая внутренняя красота не вывезет. А достигнуть их так же реально, как до Луны дойти пешком. Да и вообще: кто мы такие в мире достатка и прилагающихся к нему стиля жизни и возможностей одеться? - вещала, сделав обморочное, как у пифии, лицо, Лида, - так, портнихи-умелицы из народа в самиздатовских платьях и на руках сшитых костюмах, одна - скелетообразная нудная лаборантка, чахнущая от ночных смен, другая - оч-чень даже сдобная продавщица, едва облагороженная силуэтами из "Бурды". И никому мы не нужны, у нас проблем больше, чем прожитых лет. В чужих детях никто не заинтересован: ни государство, которое то и дело отбирает льготы, дававшие одиноким матерям надежду все-таки вырастить своих детей, ни - уж тем более! - мамаши возможных кандидатов в мужья. По-своему эти мамаши, конечно, правы, но как жестоко их естественное желание не вешать сыновьям на шею чужого ребенка. И из этого болота ни Ларисе, ни ей, Лиде, не выбраться. Никогда. Впрочем, можно попробовать путь последовательной перемены мужей от очень бедных и беспутных, которые уже были, до очень богатых и путевых, о которых еще можно мечтать. Еще можно было бы получить наследство, но, к сожалению, не от кого. Зарабатывать самим можно было бы тоже, но по разным причинам не получается. Она, Лида, погоне за деньгами предпочитает общение с ребенком, а вот Лариса, по некоторым признакам, занята превращением жизни в бесстыдные карнавалы Венеции до такой степени, что ей некогда думать вообще, не то что о частностях.

Лариса выслушивала эти монологи внимательно, но что думала - сказать сложно. Дело в том, что с самого первого дня проживания, считая лесть наилучшим способом поддерживать отношения, а поддакивание проявлением лояльности, Лариса демонстративно соглашалась ставить свою подпись под каждым словом квартирной хозяйки, свидетельствуя их истинность и перед самой последней инстанцией. Лиду поначалу ситуация коробила и даже, в отдельные моменты, когда Лида готова была быть с квартиранткой искренней, но натыкалась на грубую лесть, оскорбляла. А потом Лида привыкла и лишь, как могла часто, напоминала себе, что Лариске верить можно, если только не забывать заглядывать в сноски, уточняющие деликатные особенности, под описанием характера квартирантки.

Все, что Лида излагала Ларисе из побуждений не самых порядочных, тем не менее на деле не содержало ни слова лжи. Но, в свете нынешнего состояния, Лида с мистическим, суеверным страхом вспоминала строчки Евангелия:

"если правая твоя рука соблазняет тебя...", и ей очень не хотелось оказаться этой самой соблазняющей рукой, с которой Господь требует без жалости расстаться. И все лишь из-за глупых тирад, из-за пустого чувства ревности, легкомысленной квартирантки и непутевого дружка, хватающегося за любую близ прошедшую юбку..?

Если бы у Лиды было побольше времени, она может быть дошла бы в своих ощущениях и до мысли, что истины, изложенные в десяти заповедях, вечны, а наши грезы, слезы и желания лишь мелочная суета, но, увы, ей не дано было свыше разрушить свой обывательский мирок прикосновением к шири мира, к недостижимым, в дымке видимым горизонтам, к мировой гармонии и ощущению Бога в себе и каждом атоме вселенной. Лида стремилась, в отличие от Ларисы, к чему-то словами неопределимому, но высшему, через песни, через неловкие свои пальцы на гитарных струнах, через голос совершенствующийся слишком медленно. Но видно, для этих прорывов нужно нечто большее. И в тот момент, когда она готова была осознать не умом, но сердцем, принять душою истины звучащие банально до тех пор, пока их не воспримет душа, раздался звонок в дверь.

Звонок всколыхнул квартиру, как цунами - тихие прибрежные воды, никогда не знавшие даже приливов и отливов. Со дна до небес взметнулись страхи, обиды, невинные обманы, преувеличенные добродетели, заумь, почерпнутая в основном из популяризаторских журнальных статей, особенности бытия одиноких мамаш без родины, без флага... Лариса, пугаясь невесть откуда взявшейся в ней честности и трезвости, вдруг ощутила, что далеко не все Лидины шуточки безобидны и приятны для нее. А Лида с запоздалым возмущением подумала, как унизительно быть домохозяйкой и нянькой у собственной квартирантки.

На гребне этого испуга Лариса разлетелась к дверям.

Под давлением возмущения Лида вся так и застыла на своем диване, даже лицо закаменело.

Рослый, широкоплечий, но вялый и белобрысый, как альбинос, Игорек -предмет бурной страсти обеих спорящих сторон, явился в потрепанных джинсах, в сомнительной чистоты рубашечке, с лицом измятым по всей длине, нечесаный после долгого дневного сна.

Об эту его обыденность Лариса ударилась, как велосипедистка о незамеченный бордюр. В душе у нее происходило то же, что и у вышеупомянутой велосипедистки, которая вылетает из седла и держит путь к некрашеному чугунному заборчику. Нервно улыбаясь, Лариса принялась зазывать Игорька в комнату. Она боялась, что может выйти Лида. Отдельно Лариса боялась, что Лида закатит скандал. Еще боялась сказать Игорю чего она боится и с какой силой - до икоты, которую так трудно подавить. Потому Лариса и не заметила, что Игорь тоже боится. Что он слишком часто для привыкшего к небрежности мужчины приглаживает белобрысую швелюру, подтягивает джинсики и щупает пуговицы на рубашке. Однако Лариса прекрасно услышала, как вместо "здравствуй дорогая, ненаглядная, любимая" Игорь говорит:

- Здорово, Лариска. А Лида дома, нет? А то я тут кексик принес. Посидели бы, чайку попили бы...

Велосипедистка в Ларисиной душе совершила кубрет над газоном, осчастливив галок в небе неожиданным ракрусом взгляда на человека с высоты птичьего полета. Что падение неизбежно - сомнений не было. Но надежда умирает последней, и, еще надеясь, что за официальной частью последует лирическая, типа "сначала кексик, потом сексик", Лариса, хоть и скривившись внутри себя до состояния куриной гузки, вынужденно призналась, что называется, дала показания под давлением: Лида дома, конечно, и наверняка не откажется от чая.

Неуверенной от внутреннего сопротивления рукой, Лариса пару раз стукнула в Лидину дверь.

- Да! - крикнула изнутри Лида.

Толкнув дверь, Лариса увидела, как из фиолетовой полутьмы, ей навстречу проявляется сухое, смуглое, красивое в напряжении ожидания лицо квартирной хозяйки. И голос, крикнувший "да!", был радостным. Это продолжался полет из велосипедного седла и Лариса была беспомощна что-либо изменить. Но причина крылась не в сопернице Лиде, как, в отчаянном усилии удержать ускользающие надежды и мечты, считала Лариса. Причиной являлся сам Игорек. И Лида, бывшая его любовницей больше двух лет, поняла это, едва заслышав его торопливый, грубиянский голос, выкликающий ее, как выкликают дух оберега.

И на самом деле Лидина радость была продуктом сильного, мгновенного, исцелительного разочарования и утверждения своего мнения об этом милом, тридцатилетнем мльчике, которого мать не выпускает из песочницы своего и его детства, где строятся, - увы, - лишь ее воздушные замки. Два с лишним года Лида быть подружкой, нянькой, мамкой и гувернанткой для Игоречка. Два с лишним года он вился около нее, плакал, жаловался, обижался. Лиде и вправду поначалу казалось, что он достоин защиты и жалости. Но постепенно стало ясно, что настоящей подружкой и гувернанткой для него является его мать, а ей, Лиде, уготована роль няньки и мамки. Для матери Игорь будет стараться казаться преуспевающим инженером, знатоком бардовской песни, осуществителем всех маминых желаний. Она была дамой его судьбы, роковою звездою, а остальные, в том числе и гипотетическая пока жена, лишь незаметные горничные, осушающие пот с актерских висков после спектакля перед мамой, да и только. И в этом Игорек ни на йоту не изменился и не изменится. И бедная, наивная, глупая Лариска в самом недалеком будущем обломается так, что Игорек будет ей вспоминаться в одних кошмарах посередь глубокой ночи. И Лида испытала глубокий, сильный и, как ни странно, беззлобный приступ жалостливой снисходительности к бестолковой квартирантке Лариске.

В этом блаженном состоянии она пребывала, провожая компанию на кухню, ставя чайник на плиту и нарезая кексик. Двигаясь по крохотной кухоньке, Лида видела тупой арийский профиль Игоря, шлепающюю при разговоре нижнюю, толстую губу, крупные руки на столе и пальцы, трогающие ложечку, блюдечко, чашку. Игорек явно нервничал. Лариска не замечала. Она подавала себя. Напоказ, не стесняясь уже и Лиды. "Дурочка, - думала, плавно вращаясь в танце услужения, Лида, - Что ж он, последний твой шанс? Было бы из-за чего..."

Когда она присела к столу, болтовня обо всем и ни о чем была в самом разгаре. Как обычно трепались о клубе, о последнем фестивале, об идее бардовского движения. Напоказ Игорю затаив дыхание, насколько возможно широко распахнув глаза, приоткрыв рот, Лариса изображала внимание. Но в руке она держала темный, с торчащими изюминками кусочек - то ли заслушалась и забыла откусить, то ли увлеченная созерцанием и предвкушением еды, забыла и слушать. Игорь же очень умно и очень вдохновенно вещал о естественном конце бардовской песни: дескать, на кухнях стало не о чем шептаться, тайные кухонные общества сделались легальными и упразднили сами себя. Отсюда, как следствие, - песни-символы, песни, поэтически являющиеся носителями традиции использования Эзопового языка, стали не нужны.

Что бы немного осадить Игоречка и остудить Ларискину страсть, Лида взяла слово и сообщила, по очереди глядя то на Ларису, то на Игоря, что бардовская песня явление само в себе, ни в каких посылках и предпосылках не нуждается, что гитары звучали и будут звучать вечно, а кто с этим не согласен, тот может забирать свой кексик вместе с крошками и выметываться в свою Германию, где проблема бардовской песни, как таковая не стоит вообще. Игорек тут же надул толстую шлепающую свою губу и стал молча хлебать чай. Ларису же раздирали противоречивые чувства. С одной стороны она привыкла поддакивать хозяйке, с другой нельзя было не встать на сторону Игоря. И она укусила свой многострадальный кусочек с глубокомысленным выражением, истинная глубина которого осталась недоступна сторонним наблюдателям, а внешняя ясно говорила: я о чем-то подумала, о чем - не скажу, да вы и сами видите, что челюсти заняты жеванием. Ах, все-таки как трудно добиваться цели и одновременно сохранять нейтралитет.

Так они сидели, неспешно ели, пили и мололи всякий вздор, пока Ларисе не приспичило в туалет. Едва широкая, но гибкая Ларисина спина скрылась из поля зрения, как Игорек схватил Лиду за руку и сунул ей под нос свою белобрысую макушку. Совсем не так давно подобный младенческий порыв взрослого мужика умилил бы Лиду, и она бы поддалась молчаливому призыву: пожалей меня, ну пожалей... Она положила бы ему руку на макушку, стала бы поглаживать, расспрашивать, говорить ласковые слова. Но теперь она только подумала об этой возможности. Еще она подумала - чем же он нынче готов вознаградить ее за утешение? Зная Игоря...

И чутье, отчасти женское, отчасти природное, обостренное переживаниями в последние полгода и нынешний день, не подвело. Игоречек, не дождавшись руки, легко касающейся макушки, потерся щекой о Лидину руку и зашептал так быстро и горячо, что она едва разобрала:

- Лидуша, помоги, войди в положение. Мать мне невесту нашла, мы уедем месяца через полтора-два, а я спьяну Лариске наболтал черт его помнит что. А она ведь - дуреха, поверила всему и сразу. Вот ты умница, ты всгда все понимала...

Гул воды из туалета помешал Лиде ответить, но не помешал с размаху, от души ударить молодого человека по щеке. Игорь отпрянул удивленный, покрасневший от обиды на приятельницу, которая становилась бывшей окончательно и бесповоротно. Он не считал себя виноватым в том, что она строила какие-то планы на счет него и формально, конечно, был прав.

Лариса вошла, подозрительно оглядела взволнованного Игоря, взволнованную Лиду. Она не могла знать, что Игорь впервые в жизни почувствовал, что вполне могут найтись люди, которые назовут его отношение к женщинам подлым и он весьма взволнован именно этим неприятным обстоятельством. А Лида, только что отпраздновав потерю друга, нимало не жалела о том, что и доказала, отпечатав свои пальцы на его щеке. Поступок этот поразил Лиду ощущением неожиданного освбождения от каких-то неосознанных условностей, от подчиненности, зависимости. "Так я могу отомстить за себя. Вот именно так! - с удовольствием думала, чувствовала, ощущала она всем существом.

В кубическом пространстве кухни, разомкнутом лишь видом из окна на празднично-синее небо в белых кружевных облачных оборках, повисла пауза, полная разнообразных волнений и подозрений. Учуяв, как в атмосфере копится энергия для мощного разряда, Игорек завозил задом по табурету, согнулся, наклонился вперед, как бы желая увидеть даль, скрытую Ларисиной фигурой и поднялся. Лида с торжественной улыбкой встала. Лариса съежилась не только душевно, но и физически, свела руки перед собой, схватила себя за локти и зажмурилась. Она так переживала, что аналогия с велосипедисткой продолжала быть уместной до сих пор. Но этот полет из седла уже не продолжался, он закончился падением лицом в свежеполитую зелень газона, на некрашенный чугунный заборчик и декоративные камни. На камнях Лариса и замерла от чудовищной боли в разбитых коленках, ушибленном боку и ободранных локтях.

Ибо вообразила себе отчетливо и ярко, что Лида поднялась для того, что бы объявить: "Лариса! Катись ты к чертовой матери! Твое место отдано Игорю вмсте с твоими вещами и сыном!" Впоследствии Лариска старалась не вспоминать этого эпизода из своей жизни, ибо чувство страха и боли, заставившее ее так подумать, было слишком сильным даже в воспоминаниях.

- Ларочка, - между тем сказала Лида, сроду так квартирантку не называвшая, -наш гость уходит. Надо его проводить. Он покидает нас навсегда. Будем надеяться, что по окончании медового месяца, он станет писать нам письма и мы со слов очевидца узнаем, хороша ли жизнь в Германии. Он ведь сегодня пришел, что бы мы поздравили его с будущим семейным счастьем. Поздравляем, дорогой ты наш, - а в словечки "наш" и потом "нам" Лида вложила весь сарказм, отпущенный ей природой, - Пиши нам из Германии.

Игорь молча прошел к дверям, накинул куртку и вышел, аккуратно закрыв дверь.

Даже если б он был виноват больше, то и тогда оскорбление было бы слишком сильно. Никто со времен Христа и не пытался взять на свои плечи надежды всех оскорбленных и обиженных, и вряд ли подобные люди найдутся. И уж конечно не Игорь был виноват в бедах и проблемах двух молодых девчонок. И тем не менее с одной ему было больше не о чем говорить и она смотрла равнодушно на его уход, а вторая провожала его растерянным, горьким, непонимающим взглядом.

Впервые за прошедшие полгода, конечно, с уходом Игоря, Лида и Лариса не противостояли друг другу, не были сопреницами. Они обе тихо-тихо, как мышки у выхода из норки, стояли в тесном коридорчике и обе осознавли то, что способны были осознать. Лариса-велосипедистка, например, почуяла, что падение, хоть и состоялось, но особого урона не принесло. Поскольку явной борьбы не было, то не было и явного поражения. Ну, пришел человек, ну, ушел человек. Раны залижем, улыбнемся и исхитримся остаться жить у Лиды дальше.

А Лида почувствовала тоску. С того места, где она стояла был виден проем окна и в нем синее небо и белые облака - весенняя река и заснеженные еще льдины. Но это опять-таки, как и все в этот день, было строками, а читать надо было между; и Лида и читала о том, что ничего в ее жизни не переменится, потому что меняться решительно нечему. Ей не выйти замуж ни за Игоря, ни за кого другого, не выгнать из квартиры Лариску, не сменить работу и скука смертная впереди - ожидание чуда или взросления сына. "И тогда я возложу на него свои несбывшиеся надежды, а он по-молодости и прыткости будет лезть в чьи-то постели, и я, пожалуй, стану такой же стервой, как мамаша Игоречка". И еще Лида подумала, что Лариску-то ждет то же самое - ей не светит замужество, не светит перемена жилья и жизни, и с утра ей отправляться на ненавидимую всей душой работу.

Легкое движение воздуха вывело Лиду из состояния задумчивости. Она огляделась и увидела, что Лариса прошла в кухню, уселась на табурет у стола, положив руки на колени и повесив голову. Весь вид ее являл иллюстрацию известному выражению: "повинную голову меч не сечет". Несмотря ни на какие неудачи, Лариса отдавала себе отчет, что от ее поведения будет зависеть -останется она жить в квартире или Лида пренебрегнет удобством постоянного наличия няньки и выставит ее вон. Она сидела и ждала, готовая опять хитрить, изворачиваться, а потом заметать лисьим, пушистым хвостом след. А Лида смотрела мимо нее туда, где черным по синему было расписано, как останутся законсервированными в собственном соку в этой квартире, еще неизвестно на сколько времени, они, две сиротки без роду и племени. Вечером же они заберут из садика сыновей, и сироток станет четверо. И не стоит принимать близко к сердцу наивные хитрости квартирантки, тем более, что шиты они белыми нитками и видны насквозь.

Но чувство тихой горечи, как после смерти ближнего, все-таки было и запрещало Лиде пройти на кухню и первой завязать дружескую болтовню.