Людмила Царегородцева, Южноуральск Противостояние Противостояние-- Котенок, беги сюда скорей, -- мужчина в темно-сером пальто смотрел на маленькую, копающуюся в ворохе желтых осенних листьев девчушку. -- Папа, папа, там их столько много, таких красивых - красных, желтых, коричневых, а еще там веточки, земля, а еще... -- подбежавший ребенок был полон эмоций и никак не мог выплеснуть их все разом, захлебываясь в собственных словах. -- Вот что значит жить в большом многоквартирном доме в центре большого города, -- вздохнул мужчина и усадил девочку на колени. -- Я же говорил твоей маме, что вам надо чаще гулять. Ты так любишь природу, Машенька, почему вы почти все время сидите дома? Детское личико на долю секунды омрачилось, но тут же вновь стало ясным и светлым. -- Но мама так занята -- она постоянно работает, пишет, чертит, думает, -- слова вылетали так быстро, что, порой, это крохотное создание не успевало договаривать их, и понять, что было произнесено, становилось довольно трудно. -- Машук, ну в кого ты у меня такая скороговорка? -- отец потрепал дочурку по голове и грустно улыбнулся. -- Все мы вроде говорим нормально, а ты прям как электровеник или трещотка какая? -- Я -- Машук, -- девочка всегда обижалась, когда отец сравнивал ее с какими-нибудь предметами. - Папа, ты же знаешь, я этого не люблю, - девочка смотрела на него своими большими зелеными глазами. Ей было всего семь лет, одним из ее наиболее ярких качеств являлась детская непосредственность, но иногда Маша становилась слишком взрослой и напоминала ужасную интеллигентную даму с идеалами добра и зла, жизни и смерти, хорошего и плохого. -- Ну, вот, началось... -- мужчина выпустил из рук теребимый им завиток. -- Вшивая интеллигенция, - подмигнул он дочке, но та надула губки еще сильнее, чем было минуту назад. -- Ну... я же любя, -- он повернул к себе окончательно насупившуюся дочь и, обхватив ладошками ее маленькое детское лицо, посмотрел в серьезные глаза. -- Я не люблю, когда ты меня по-всякому обзываешь, -- дочка старалась отвернуться, но сильные и в то же время ласковые и нежные руки отца настойчиво заставляли ее смотреть на него. -- А я не люблю, когда ты строишь из себя вшивую интеллигенцию, -- и он быстро чмокнул ее в нос так, что девочка радостно завизжала от неожиданности. -- Вы опять гуляли в парке? -- женщина лет тридцати пяти, имевшая довольно строгий вид, серьезно посмотрела на вернувшегося с улицы ребенка. -- Да, -- пискнуло что-то в ответ. Такой вот Машка и была -- двоякой личностью: в садике и с отцом -- Машка-"котенок", дома -- больше мышка, чем Машка. Ее родители развелись около года назад, и девочка, казалось бы, не умеющая пока серьезно воспринимать происходящее, почти привыкла к тому, что с мамой она была пять дней, а в конце каждой недели еще два -- субботу и воскресенье -- проводила с отцом, обычно гуляя в парке или по уличным аллеям. И так продолжалось до седьмого класса, пока отец почему-то не пришел. -- Он никогда не опаздывал, мама, -- возбужденный подросток вихрем залетел домой, впервые забыв о том, что на улице она играет одну роль, а здесь -- внутри -- другую. Маргарита Павловна с удивлением посмотрела на дочь. -- Кто? -- не поняла она. Детское сердечко чувствовало страх и никак не могло с ним справиться. Иногда это бывало и раньше, когда дворовые мальчишки дрались друг с другом, когда ветер уносил ее любимую летнюю шляпку, когда кто-то садился на их лавочку... Но Александр -- ее отец -- брал маленькое испуганное лицо в большие мужские ладоши, улыбался ей своей мягкой доброй улыбкой, говорил "Все хорошо", и страх исчезал, и все действительно становилось хорошо. А сейчас... Сейчас ее сковывал ужасный страх оттого, что его не было, и раздражало то, что успокоить ее тоже было некому. Чем больше времени проходило с момента их несостоявшейся встречи, тем сильнее становилась ее истерика. Сначала Маргарита Павловна напоила ее чаем и начала медленно успокаивать. Но когда все ее попытки оказались тщетны, она разозлилась. Разозлилась так, как делала это на работе, выплескивая эмоции на своих подчиненных. -- Да что ты разнылась в конце концов?! -- начала повышать голос женщина. -- Ничего не знаешь, а уже пускаешь нюни! Машка натурально выла, не имея ни возможности, ни желания остановиться. -- Прекрати! -- женщина начинала терять терпение. -- Прекрати, тебе сказала! Какой я учила тебя быть: сильной, мужественной, стойкой, даже если что-то случается. А ты, как твой отец, тряпка! Сразу распускаешь сопли! Маша была всего лишь 14-летней девочкой, почти как все: школа, пятерки и трояки, разноцветные тетрадки, красивые книжки, но... Быть может, она никогда толком и не понимала, кем был для нее отец; быть может, она воспринимала как должное их вместе проведенные выходные, быть может... всякое может быть, но встречи с ним были ей просто необходимы. И вот теперь, когда он по неизвестным ей причинам не пришел, она задыхалась. Почти в прямом смысле этого слова. Слова матери наполнили ее глаза черным, доселе неизвестным никому гневом, и то, что она в следующий момент сказала, казалось, было произнесено совсем не из ее уст: - Не смей! Слышишь, не смей его так называть! Никогда! Никогда ты не любила его, а просто пользовалась его чуткостью и добротой! Он давал тебе все, а ты, словно вампир, сосала из него кровь, пока у него уже ничего не осталось. Ты выжала из него все, что могла, а потом выбросила, как ненужную вещь! Ты никогда не задумывалась над тем, как ему было больно, когда ты просто отворачивалась от него, выставляя всеобщим посмешищем! А он... Он так любил тебя, что отдавал себя всего только тебе! Но ты воспринимала это как слабость, отсутствие воли. Ты не любила его! Ты вообще никогда никого не любила, потому что такие, как ты -- холодные ледяные глыбы -- не умеют любить! Резкий удар -- именно удар, а не пощечина -- заставил Машку замолчать. От неожиданности она не устояла на ногах и начала падать. Сзади стоял ее любимый стеклянный столик, об который она и ударилась, серьезно разбив себе голову. Маргарита Павловна, позеленевшая от гнева, набрала 03. Машка очнулась оттого, что чьи-то теплые руки гладили ее по лицу. Открыв глаза, она увидела перед собой отца. -- Ужасный мне снился сон, -- как всегда запросто кинулась она ему на плечи, и только резко закружившаяся голова заставила ее лечь обратно и понять, что ее кошмар был, скорее всего, реальностью. -- Я сорвалась, -- вспомнив все, сказала Машка. -- Я сорвалась, -- начала бубнить она. -- А где ты был, почему не пришел? -- чересчур спокойно поинтересовалась дочка, с какой-то неведомой ей болью всматриваясь в лицо отца. -- Извини, дочь, сердечко подвело, -- он виновато улыбнулся лежащей на кровати девчонке. -- Извини. А тут и ты чего-то ко мне по соседству. Что случилось-то? -- он попытался как можно спокойнее задать этот вопрос, чтобы не показать свой страх. -- Я же говорю -- сорвалась, -- Машка с ужасом вспоминала случившееся. -- Но зато теперь она знает, что я не тихая мышка, а резвый котенок, -- настроение ее как всегда менялось с невиданной на то скоростью. -- Ты зря так поступила -- она твоя мать, -- Александр вновь начал теребить дочкины
завитки волос, как он это делал обычно, когда сильно нервничал. Через три дня она узнала, что больше никогда не сможет ощутить тепло его рук, увидеть взгляд его добрых и серьезных глаз, запрыгнуть на него сзади и напугать, как она любила это делать, даже несмотря на ее уже не совсем детский возраст. Он умер, и ее душа в чем-то тоже умерла, ощутив непонятную пустоту. Отношения с матерью были испорчены, и когда через пару лет дверь их квартиры отворил сослуживец Маргариты Павловны и сообщил об ужасной трагедии, Маша с такой апатией посмотрела на него своими бездонными зелеными глазами, что тот покачнулся на их пороге и присел на тот самый зловещий стеклянный столик. -- Извините, -- как-то неразборчиво произнес он, увидев, что то, на чем он сидит, вовсе
не стул, а очень даже стол, причем довольно хрупкий. Ей было всего двадцать, а она осталась одна в большой пустой квартире. Точнее сказать, она была в ней одна с 14-ти, когда ее покинул отец. Ведь все эти шесть лет, что прошли со дня его смерти, они с матерью практически не разговаривали, обмениваясь лишь дежурными фразами. И вот теперь душевная пустота оказалась наравне с физической. -- Вы же мне поможете, да? -- она посмотрела на толстого некрасивого мужичонку, сидящего
перед ней. Похоронив мать, она наконец-то смогла выставить на свой столик все любимые фотографии отца. Внимательно осмотрев их, на каждой заметила его грустную добрую улыбку, которой ей сейчас так не хватало. Только спустя какое-то время, год или два после смерти Маргариты Павловны, Маша заглянула в ее комнату. Толстый слой пыли покрывал все вещи и предметы. Взглянув на стопки рабочих бумаг матери, Машу почему-то стало подташнивать. Она уже направилась к выходу, когда нечаянно зацепила маленькую фоторамку и уронила ее. Девушка наклонилась, подняла вещь, которую уронила, и чуть не выпустила ее из рук: с фото на нее смотрела жизнерадостная улыбающаяся женщина, а по обеим уголкам основной фотографии были поставлены еще две маленькие: одна - ее, Машки, совсем маленькой, другая ее отца -- молодого Александра. Маша тщательно протерла стекло и поставила ее на место. На следующий день она навела в комнате матери порядок. Солнце почти садилось, но девушке не хотелось уходить из парка. Она смотрела на ярко-красный закат, обрамленный желто-коричневыми деревьями. Глаза любили осень. В теплые дни Маша позволяла себя подолгу сидеть на лавочке и просто смотреть на то тут, то там собранные в кучки дворниками осенние листья. Иногда, устав от грустных воспоминаний, она закрывала глаза и просто наслаждалась накатывающей на нее тишиной и спокойствием. В одну из таких очередных прогулок, точнее сказать, пребывании на лавочке, она позволила себе заснуть. А проснулась от необыкновенного тепла чьих-то рук, закрывших ей глаза. Она очень хотела думать, что это отец, но понимала, так как была взрослой, что его уже нет, а открывать глаза все же не хотелось. Выждав минут пять, она аккуратно отодвинула чьи-то руки. -- Привет, Машка, -- самая добродушная в мире физиономия, которую она только знала,
теперь смотрела ей прямо в глаза. Машка продержалась еще секунд тридцать, а потом завыла во весь голос. -- Ну, чего ты, чего, -- до смерти напугался Мишка. -- Все будет хорошо, -- не переставал повторять он, поглаживая по щекам и теребя завитушки волос. Машка дала волю слезам, которые не показывались на щеках уже больше шести лет. Тонко чувствующий людей Мишка не говорил ничего. После они просто встали и вместе пошли к ней. Первое, что сделала Машка, войдя в квартиру, принесла в гостиную лучшую фотографию отца, где он улыбался, и матери, что была еще с двумя маленькими, и поставила их вместе. ЛасточкаТемно-серое небо висело над головой и, казалось, хотело раздавить всех тех, кто был внизу. Оно было похоже на грозного, разъяренного великана, уставшего от толкотни и суеты копошившихся на земле людишек, этих запрудивших все и вся "муравьев", которые постоянно что-то делали, но не приносили никому пользы. Создавалось впечатление, что только какая-то неведомая сила не позволяла ему рухнуть, разрешая лишь иногда выплеснуть свои эмоции в виде крупного шумного дождя. Раздался гром. Резко застучавшие по крыше машины капли заставили Дмитрия вздрогнуть. Ему вдруг почему-то захотелось остановиться и выйти наружу. Потоки воды мгновенно намочили его волосы, лицо, рубашку. Должно быть, ему было холодно и неуютно, но он продолжал стоять под дождем и смотреть на небо. -- Серое, мерзкое, противное, как вся наша жизнь, -- произнес Дмитрий вслух. Будто ответом на его слова прозвучал еще один раскат грома. -- Одна большая кастрюля грязи, -- губы захлебывались падавшими в рот каплями, но все равно говорили свое. На этот раз где-то неподалеку мелькнула вспышка молнии, и молодому человеку показалось, что с неба как будто что-то упало в нескольких метрах от его машины. -- Что за черт! -- выругался парень, но любопытство взяло верх, и он сделал несколько шагов вперед. Дождь лил, не переставая ни на миг. Стена воды затрудняла видимость, и уже на расстоянии полутора метров трудно было что-то разглядеть. Дима сделал еще несколько шагов и остановился. Впереди, на мокром асфальте, прямо перед его ногами лежала ласточка. Хрупкое птичье тельце было неподвижно, вода медленно стекала по нему и образовывала вокруг небольшую лужицу. Дима равнодушно, с оттенком презрения посмотрел на лежащую внизу птицу. -- Еще одна божья тварь, -- как-то обреченно произнес он, поворачиваясь и намереваясь сесть в машину, чтобы поехать дальше. Дождь начинал стихать. Пройдя несколько метров, Дмитрий почему-то остановился. Постояв неподвижно какое-то время, он развернулся и вновь направился к лежащей на земле птице. Небрежно поднял ее, сел в машину и, почти швырнув на заднее сидение, тронулся в путь. Словно рой пчел, в голове крутились всякие мысли. Надо сделать вот это, заехать еще к Саньку, отдать документы, выгрузить товар -- да и вообще, еще много всего нужно было сделать. "Ласточка, -- неожиданно вспомнилось ему. -- И на кой я ее поднял, пускай сдыхала бы себе дальше. А, может, она уже того, а я за каким-то чертом везу ее домой, -- Дмитрий решил при первой же возможности осмотреть птицу и если что, выкинуть". Ласточка оказалась жива. Ее испуганные глаза непонимающе смотрели на Дмитрия. Страх и боль затмевали в них все. -- Че вылупилась? -- неожиданно для самого себя спросил парень. -- Подыхай давай, чтоб хлопот с тобой не было, -- бросил ей он. -- А то взял тебя за каким-то -- сам не пойму. Ласточка еще больше испугалась и попыталась пошевелить раненым крылом, что, похоже, причинило ей сильную боль. Молодой человек посмотрел на корчащуюся птицу и непроизвольно потянул к ней руку. "Божья тварь" замерла. Неуклюжие мужские пальцы дотронулись до птичьего пуха. -- Теплая, -- как-то странно произнес Дмитрий и отдернул руку. Странно, но привезенное Дмитрием существо никак не могло оставить его мысли. Сам того не понимая, и уж тем более, не желая признаться в этом, Дима то и дело заглядывал в комнату, смотрел на коробку в углу, слушал, нет ли там какого движения, а иногда даже подходил, отгибал край тряпки и просто смотрел. Ласточка лежала, не шевелясь. Казалось, будто последние силы покинули ее на первый взгляд безжизненное тело. Но когда Дима тянул к птице руку, она вздрагивала, резко открывала глаза и смотрела на молодого человека непонимающим взглядом. Дима в этом случае тут же отдергивал руку, будто его ударяло током, закрывал коробку тряпкой и начинал заниматься своими делами. Однако хватало его ненадолго: через десять-пятнадцать минут его вновь тянуло к этой, как он выражался, чужеродной коробке, опять хотелось заглянуть внутрь. Так незаметно прошел его первый день вместе с ласточкой. Было уже поздно, когда Дима, уставший от суеты буднего дня, лег спать. Завтра опять нужно было идти на нелюбимую работу. -- Димка, привет, собирайся с нами, там снова нашли труп, -- приветливый молодой парень
в милицейской форме встретил коллегу по работе уже на пороге родной милиции. На земле вдоль ручья лежало обезображенное тело девушки лет семнадцати. Гримаса ужаса искажала ее лицо. Окровавленные руки, худенькие костлявые ноги, всклоченные волосы, смотрящие в никуда глаза... -- И что ж тебе дома не спалось, -- сказал кто-то, обнаружив на ее венах следы инъекций. "Боже, как все это надоело! -- думал Дима, сидя на заднем сиденье старенькой "семерки". -- Эти каждодневные трупы, избитые жертвы, семейные разборки и так далее и тому подобное. Неужели людям так трудно жить спокойно?.." -- Спокойно жить -- скучно, -- будто бы читая его мысли, ответил сидящий рядом напарник. -- Всем надо, чтоб приключения были. -- Ага, у нас их, по-моему, через край, хоть романы пиши, только вот пользы никакой нет, -- как-то зло ответил Дмитрий. -- Ну, это ты зря. Как говорил Ларин, мы -- "санитары леса", -- все гак же беззаботно рассуждал напарник, -- очищаем общество от всякой там швали. -- А нужно ли это обществу, подумай, -- Дима не хотел униматься. -- Когда мы только очистим, а они на следующий день снова за старое, да еще и нас по полной катушке во всем обвиняют. -- Слушай, относись к этому проще, -- напарник Алексей наконец-таки увидел недовольное состояние друга. -- Как к работе. "К работе... -- в голове все звучали произнесенные слова. -- Относиться к этому как к работе, -- и в памяти Димы вновь проносились картины кровавых расправ, ухмыляющиеся рожи бомжей, пьяные лица шлюх... -- Все -- дерьмо! --Дмитрий выругался. Резкий выкрик заставил обитателя маленькой картонной коробки вздрогнуть. -- И ты еще тут! -- тапок полетел в шелохнувшийся картон. Ласточка замерла. Дима никак не мог понять, почему он еще не выкинул ее и даже сюсюкается с ней, как баба какая-то: кормит иногда, накрывает тряпкой для тепла. Скорее всего, причина заключалась в том, что ласточка не отвечала на грубость грубостью, не ругалась в ответ, не злилась, не швырялась вещами, а лишь молча, покорно сносила свою участь. И даже во взгляде ее не было того выражения, которое, как иногда бывает у посаженного за решетку человека, кричало "Я тебя ненавижу!!!" Именно это, похоже, и останавливало порой занесенную над птицей руку, охлаждало желание разрушать, выплескивая свой гнев. Так проходили дни: один, второй, третий. И хотя Дмитрий не прилагал к тому особых усилий, ласточка медленно поправлялась. Он смотрел на нее и удивлялся: "Надо же, ничего для нее не делаю -- только ору да ругаюсь, не кормлю ничем особым, а она все равно карабкается, выживает. Удавить ее что ли?" Эта ужасная мысль приходила Дмитрию не раз во время пребывания у него странного гостя. Он хотел сделать это просто так -- ради эксперимента, как Раскольников хотел убить старушку, чтобы посмотреть, сможет он сделать это или нет. -- Все же мы в детстве убивали голубей, когда есть хотелось, -- говорил он сам себе. -- Букашек там всяких, а почему ЕЕ нельзя?.. ЕЕ почему-то не получалось. Глаза, смотревшие раньше умоляюще беспомощно, теперь светились каким-то тихим спокойным светом, наполняя душу любого, кто бы туда ни взглянул, теплом и покоем. Дима не хотел поддаваться этому чувству. Где-то в глубине души он знал, что домашний очаг, вера, настоящие забота и тепло, любовь -- как раз то, что ему нужно, но он никогда не признавался в этом. Никто, даже близкие, не смогли бы заставить произнести вслух это признание. Почему? -- Во всем виновата сама жизнь, -- говорил Дмитрий, -- сами люди, которые, хочешь -- не хочешь, склоняют тебя к насилию, вынуждая на добро отвечать злом, дабы не оказаться потом в ловушке самому. Помогая им, уже и не знаешь, что могут сделать они в ответ на твою помощь: поблагодарить или обматерить? Так лучше, получается, вообще не помогать. Жить ради собственного блага и выгоды, занимаясь только собой и никем другим. Так думал Дмитрий. Вопрос о том, что хорошо, а что плохо, часто вставал перед ним в последнее время, и все чаще чаша весов перетягивала туда, где было "плохо", становясь при этом тем, что являлось для Дмитрия "хорошо". Тем временем ласточка незаметно выздоровела. Молодой человек чувствовал, что совсем скоро в углу уже не будет маленького домика и что-то странное, наконец, исчезнет из его жизни. Дмитрий недоверчиво подошел к коробке. Птица с непонятного цвета глазами спокойно смотрела на него. Рука уже не брезгливо, но все еще настороженно потянулась к маленькому живому существу. Ласточка уверенно шагнула на широкую мужскую ладонь. Дима стал медленно поднимать руку, не отрывая глаз от окончательно ожившей гостьи. Небольшими шагами они подошли к окну. Ласточка была абсолютно уверена в том, что все происходящее правильно, и все должно было случиться так, а никак не иначе. Дима напоминал человека, только что увидевшего приведение. Создавалось впечатление, что пятьдесят процентов его сознания смотрит на все это с нескрываемым цинизмом и нагло смеется, а другие пятьдесят будто прикоснулись к чему-то неизведанному, открыли для себя что-то такое, о чем раньше даже и не подозревали, и теперь боятся это потерять. Небо на удивление было ярким и светлым. Голубой фон, открывавшийся из окна, пленил своей прозрачностью и чистотой. Хотелось окунуться в эту голубизну и никогда уже больше не видеть серого, черного, коричневого -- ничего, что могло бы напомнить о земле, о грязи. Ласточка сидела на его ладони и тоже смотрела в небо. Но не улетала. Она словно хотела что-то сказать на прощанье: пожалеть, поблагодарить, озарить, но... увы, птицы не умеют произносить слова. Да и, скорее всего, слова были бы здесь лишними. Еще минуты три, и она вспорхнула с его руки, стремительно поднявшись ввысь, сделала несколько кругов и полетела. -- Интересно, куда? -- почему-то спросил Дмитрий. И кто знал, то ли он адресовал этот вопрос ей, найденной им больною и так легко покинувшей его сейчас, то ли себе, прекрасно понимавшему, что ласточка была его гостьей неспроста и нужно сделать выбор: идти ли по жизни, не считаясь ни с кем, распихивая всех кулаками и добиваясь во что бы то ни стало своего, или сквозь жестокость и боль, грязь, предательство пытаться сохранить в себе силы верить в добро, в людей, в хорошее, в то, что даже один в поле воин. АбортОльга стояла у стены и тихо плакала. Сильный холодный ветер хлестал ее по щекам. Из глаз катились слезы. Сливаясь с потекшей тушью и каплями идущего дождя, они превращались в грязные потоки воды, которые, словно черные реки, струились по ее лицу. "Мне очень жаль, но уже ничего нельзя сделать, -- звучал в голове голос доктора". "Надо было раньше задумываться об этом, -- вновь вспоминала она. -- Раньше -- тогда все было бы нормально, -- человек в белом халате разводил руками и угрюмо начинал листать Олину медицинскую каргу". Она уже ни о чем не думала и сидела в луже грязной воды. Рядом плавал маленький бумажный кораблик. Дождь почти кончился, когда ей на помощь пришли чьи-то сильные мужские руки. -- Ваша дочь опять расстроила дисциплину в классе! -- строго отчитывала родителей Ивановых учительница математики, на первый взгляд, вполне милая и добродушная женщина. -- Она постоянно срывает уроки, многие девочки только из-за нее уходят из школы погулять в парк или еще куда-нибудь. -- Эй, я пойду погуляю, -- просунулась в класс голова с кудряшками. "Олек" (так всегда называл ее папа) задержалась в этот раз дольше обычного. Ей было уже четырнадцать, и, как и все подростки в этом возрасте, она хотела показаться взрослой; встретившись с мальчиками, вести себя независимо, как настоящая свободная леди. Ольга всегда выглядела старше своих лет. Рослая, симпатичная, без комплексов, с умело наложенным макияжем -- ей завидовали многие девчонки в школе из ее параллели, и даже старшеклассницы. У Оли на все была своя точка зрения, свой взгляд на мир, и неплохая эрудиция в сочетании со всем этим давали ей возможность общения с ребятами старше себя. С Антоном она познакомилась на дискотеке. Высокий кареглазый брюнет не мог не привлечь внимания девушки. -- Позвольте пригласить вас на танец, -- галантно подошел он к Ольге, когда та уже
собиралась выходить из зала. Потом он проводил ее до дома, пара свиданий, розы, немного подарков -- и ее, казалось, ледяное сердце, совсем растаяло. Антону было двадцать два, и немудрено, что через какое-то время ему захотелось более близких отношений с этой очаровательной кудряшкой. -- Оля, ты знаешь, что такое интимные отношения между мужчиной и женщиной? -- тактично поинтересовался Антон в один из вечеров. Быть может, кому-то это покажется странным, но Оля знала. Родители не запрещали ей читать "СПИД-инфо" и другие газеты и журналы на тему. Она давно все уже прекрасно знала и понимала - только все не находилось подходящего человека, чтобы осуществить ее мечты. -- Знаю, -- скромно ответила Оля, решив не говорить о своей просвещенности в этом вопросе. В этот же вечер они занялись тем, о чем говорили днем. Оле понравилось. Ее организм оказался из того числа, что практически не воспринимает боль, выбирая из происходящего только положительные эмоции и приятные ощущения. Они встречались с Антоном уже полгода и вели полноценную жизнь двух любящих друг друга людей. Пока... -- Вы беременны, -- сказала женщина и поглядела на сидящую рядом с ней девушку. --
Поздравляю вас,- - медсестра даже и подумать не могла, что сидящей перед ней "будущей
маме" нет и пятнадцати. Узнав о том, что Ольга беременна, Антон сначала обомлел, а потом весело начал хлопать
в ладоши. Оля смотрела на него непонимающим взглядом и молчала. -- Что ты смотришь на меня, как на дурачка? -- удивлялся такой реакции девушки молодой человек. -- Ведь это же классно -- у нас с тобой будет ребенок. Сейчас снизили брачный возраст, и мы уже через месяц сможем пожениться. А то, что тебе всего пятнадцать будет, -- это ничего. Я ведь работаю -- смогу обеспечить семью. Да и родители мои будут рады, я тебе обещаю. Оля молчала. -- Потому что мне всего четырнадцать лет -- я не хочу рожать ребенка сейчас и перечеркивать всю жизнь. Я хочу учиться, потом -- работать, общаться с новыми людьми, ходить на дискотеки и отдыхать в барах. Я хочу жить, а не существовать в какой-то крохотной однокомнатной квартирке, готовя тебе еду и стирая пеленки! -- на одном дыхании выпалила она. -- Но, Оля, так нельзя, -- не веря своим ушам, произнес Антон. -- Это ведь наш с тобой
ребенок -- плод нашей любви. Его нельзя убивать. На аборт с ней пошла мама -- отец, естественно, ничего не знал. Было немного страшно. Потом -- больно и неприятно. Через каких-то двадцать с небольшим минут все кончилось. Еще неделю Ольга болела. Основная боль ее была в сердце, в душе, а не в теле. Потом все забылось. Антон так и не смог простить Оле этого "убийства". Они расстались. Через месяц в ее жизни появился Игорь. И понеслось... После всего пережитого Оля чувствовала себя профессионалом, так сказать, асом в этом деле. Когда они были уже в десятом, одна из ее одноклассниц обратилась к ней с просьбой помочь ей что-нибудь сделать с "этим" - так девушка называла свою беременность. Ольга помогла. После пережитого самой она знала многое о лекарствах и уколах, которые "помогают" в таких случаях. Парни в жизни Ольги проносились, словно деревья за окном идущего поезда. Она не всматривалась в них -- получала свое, наслаждалась, а когда они ей надоедали -- просто уходила. Несмотря на всю свою осторожность и нежелание вновь пройти через аборт, Ольге пришлось сделать что-то подобное еще пару раз. Было уже не так страшно и не так больно. Тем более, что она делала их себе сама -- при помощи уколов, таблеток, настоев из знакомых ей трав. -- Ты губишь себя, дочка, -- замечала состояние дочери Наталья Николаевна. -- Не относись
так к себе и к мальчикам, с которыми ты встречаешься. Ольге было почти двадцать, когда ее родители попали в автокатастрофу и погибли. Это была первая серьезная рана в ее жизни. "Кудряшка" всегда считала, что папа и мама -- это святое. Несмотря на все свои глупости и собственнические замашки, она любила их, старалась во всем помогать, ценила мамино молчание и папино тепло. И вдруг их не стало. Одна половинка ее сердца навсегда умерла вместе с ними. Оля осталась одна в большой трехкомнатной квартире. Слава Богу, что отец вовремя устроил ее на работу, так что обеспечивать себя она могла уже сама. -- Оля, ты еще продолжаешь заниматься этим? -- в один из зимних вечеров на пороге ее
квартиры появилась еще одна бывшая одноклассница. Ольга посмотрела на пришедшую к ней Катюху и опустила глаза. Уколы не помогли -- пришлось пробовать настои, таблетки, даже механические удары. Катин еще не родившийся ребенок изо всех сил цеплялся за данную ему жизнь. Он не хотел умирать. Он был уже слишком большим и хотел жить. В конце концов, девушки добились своего. -- Мне помогло! -- кричала в трубку радостная Катюха, набрав Ольгин номер. -- Спасибо
большое! Какая-то неприятная тошнота преследовала ее в последнее время. А этот последний ребенок -- почему он так держался за жизнь? Ольга решила провериться. -- Доктор, я беременна? -- спросила она, когда медсестра принесла и положила на стол
результаты анализов. Ольга вылупила на него глаза. Оля опустилась на кушетку и тупо смотрела в окно мимо доктора. -- Надо было раньше задумываться об этом, -- проговорил тихо доктор. -- Раньше -- тогда все было бы нормально, -- человек в белом халате развел руками и угрюмо начал листать Олину медицинскую карту. -- Сейчас уже ничего нельзя сделать. -- Спасибо, -- вновь криво улыбнулась Ольга после своего тупого молчания. Оля вышла на улицу. Пошел дождь. Оля попыталась открыть глаза. И он, держа ее на руках, уверенными шагами пошел в сторону больницы. Постепенно Ольга стала поправляться. Рядом с нею был мужчина, на которого можно было положиться. Антон делал все для того, чтобы Ольга хоть на какое-то время забывала о том кошмаре, что сотворила сама. Они уже поженились и жили вместе, когда Антон сказал: Оля посмотрела в красивые карие глаза мужа. Через несколько месяцев в их доме появилось беспомощное крошечное существо. Оно плакало, брыкалось, порой даже сильно капризничало, но в то же время оно давало возможность этим двоим начать жизнь заново. Новую, совсем другую, счастливую жизнь. Разреши себе...-- Ты помнишь эти глаза? -- Да. Свежий весенний ветер распахнул окно, и Лика проснулась. Опять этот сон. Один и тот же, преследовавший ее в течение последних десяти дней. Красивый зеленый луг с множеством ярких цветов -- красных, синих, желтых -краски радуют глаз; ослепительное солнце над головой и необычайное чувство спокойствия внутри... Кажется, это рай. Здесь так хорошо: цветы и трава ласкают тело, пение птиц услаждает слух, душа спокойна и умиротворена. Но что-то не так. Где-то вдали виднеется нечто серое. Облик размыт и неясен. Лика с трудом поднимает покрывало из цветов, но беспокойство заставляет ее не останавливаться и идти вперед. Чем ближе она подходит, тем яснее видит старое засохшее дерево, так резко выделяющееся на фоне остального пейзажа. Оно мертво, но не уродливо, нет. Его сухие сучья повернуты к солнцу, и потому старая кора такая теплая на ощупь. Лика слегка касается ствола -- безумное чувство скорби и утраты наполняет все ее сердце. Девушка, едва сдерживая слезы, обнимает безжизненное тело старого засохшего существа. "Ты помнишь эти глаза?" -- неожиданно раздается вопрос. "Да", -- плача, отвечает Лика. "Ты хочешь увидеть их вновь?" -- продолжает голос. "Безумно", -- крупные прозрачные слезы катятся по ее щекам. -- "Тогда разреши себе это сделать", -- кора становится еще теплее, мягче, сучья нежно и очень аккуратно обнимают ее, мелкими прутиками смахивая со щек слезы, и все исчезает в красивом розово-голубом тумане. Просыпаясь, она еще минут десять слышит голос этого дерева, ощущает тепло его сучьев и смахивает со своих щек остатки слез. "Что же значит этот сон? -- уже привычный утренний вопрос тревожит ее душу. -- Он не мучает меня, не раздражает, не причиняет боль, но как будто хочет куда-то направить, заставить меня сделать что-то..." Пронзительный писк будильника прервал ее внутренний монолог. "Ого, уже семь!" -- Лика стремительно соскочила с кровати, набросила на себя легкий атласный халатик и, словно маленький вихрь, промчалась в ванную. Ровно в 7.30 снизу послышался автомобильный сигнал. "Уже иду, -- Лика накинула пиджак, бросила телефон в сумочку и, захлопнув дверь, застучала маленькими аккуратными туфельками по бетонным ступеням подъезда. -- Привет! -- из машины высунулась ярко-рыжая голова и широко улыбнулась девушке. Лика посмотрела на парня и засмеялась. Лика на минуту замолчала, размышляя, стоит ли делиться своими переживаниями с не совсем еще знакомым ей коллегой по работе. Сергей устроился к ним в компанию пару недель назад и уже многих очаровал своим обаянием, да и Лика непонятным для себя образом согласилась на его предложение подвозить ее до работы (как говорил Сергей, ему было все равно по пути), однако девушка была не из тех, кто быстро сдается. -- Лика? С тобой все в порядке? -- после продолжительного молчания забеспокоился юноша. Сергей с интересом посмотрел на свою милую пассажирку. -- Бывало, -- ответил он. -- Особенно в детстве, когда я просыпался оттого, что понимал:
ага, это, мол, мне уже снилось, надо просыпаться, потом снова засыпать, чтобы посмотреть
что-нибудь новенькое! День прошел как обычно: планерка у шефа, получение парочки заданий и несколько встреч с представителями партнеров по бизнесу. Все как обычно, только чересчур сильное впечатление от сегодняшнего сна никак не проходило. Лика заметила, что с каждым днем ее сновидения оказывали па нее все более сильное воздействие, и девушке это совсем не нравилось. За сорок минут до конца рабочего дня она все же заскочила к знакомому психологу, предварительно договорившись с ним о встрече. -- О, Анжелика! А я думаю: что-то уж голос больно знакомый, -- женщина лет пятидесяти
довольно приятной наружности приветливо улыбнулась и обняла вошедшую к ней девушку. Лика грустно улыбнулась ему. Через полчаса неподалеку показались унылые могильные кресты, и бордовая девятка свернула направо. Проехав в указанном Ликой направлении, они остановились и вышли из машины. По левую сторону стоял красивый мраморный памятник, с фотографии на изваянии на них смотрели добрые карие глаза. -- Это мой муж, -- опускаясь на скамью, произнесла Лика. В зале раздались аплодисменты, слезы радости покатились по щекам матерей. Она никогда не забудет этот день -- самый счастливый и самый ужасный в ее жизни. Еще тогда Лика хотела сказать: "Вы не успеете соскучиться, как мы приедем", но слова застряли внутри, когда неуклюжий официант поскользнулся и разбившаяся бутылка вина обагрила белое полотно. Красная жидкость с необычайной быстротой впитывалась в платок и превращала его в алую, будто мокрую от крови, материю. Лике показалось, с этого момента прошла лишь секунда, а она уже тупо смотрела на свое испачканное в крови свадебное платье, абсолютно не понимая, что произошло. Кто-то плакал, кто-то кричал, а она все смотрела и смотрела, как кровь пропитывает атлас, шелк, шифон, превращая его из белоснежного облака в нечто багровое, грязное, размытое... "Странно, -- думала она в тот момент, -- вино разбилось так далеко от меня, а платье все красное. Как я же я поеду теперь? Как будем фотографироваться?" Лика, словно в тумане, видела суетящихся вокруг нее людей. "Да вы, не волнуйтесь, -- пыталась успокоить их она, -- я сейчас просто переоденусь, и все будет нормально -- фотографии сделаем потом, -- Лика пыталась смазать струящуюся по ее руке кровь. -- Не волнуйтесь,- - в голове почему-то потемнело, и все закрылось какой-то неприятной пеленой". -- Я даже не помню его там, в машине, -- с горечью произнесла Лика. -- Я не смогла даже попрощаться с ним, обнять, чтобы ему было не так холодно перед смертью. Говорят, я просто вышла из машины и начала всех успокаивать, говоря, что сейчас переоденусь, и все будет нормально. А потом потеряла сознание. Я не увидела его и на похоронах, потому что была в коме, а они не могли ждать и похоронили его без меня. Больше всего на свете я хотела бы быть в сознании в ту минуту и проводить его в последний путь, -- Лика с тоской посмотрела в глаза на памятнике. -- Буквально сразу же, как поправилась, устроилась на работу в самом дальнем районе города, чтобы не ходить там, где мы очень много времени проводили вдвоем. Понимала, что делаю неправильно, но практически перестала общаться со всеми родственниками, друзьями. Все там, в той жизни, мне напоминало о нем. И, знаешь, самое парадоксальное, что вроде бы устроилась как-то, даже слегка успокоилась, смирилась, а тут эти сны... Они словно хотят от меня чего-то, но чего? -- Лика подняла голову и взглянула на красивое голубое небо. -- Лик, ты знаешь, быть может, это покажется тебе не совсем уместным здесь и сейчас, но мне кажется, нам стоит провести эти выходные вместе. Съездим к моей маме в деревню. Ты подышишь свежим воздухом, я напою тебя парным молоком, покатаемся на лошадях. Правда, тебе будет полезно, -- Сергей пристально посмотрел на сидящую перед ним девушку. Та, услышав его слова, лишь улыбнулась и хотела сказать, что все это вовсе ни к чему и ей хотелось совсем не этого. Но, переводя взгляд с неба на землю, она увидела вдалеке размытый облик старого засохшего дерева, совсем как во сне. "Разреши себе сделать это..." -- донеслось с легким порывом ветра. Лика затрясла головой, словно отмахиваясь от чего-то. В поисках защиты и поддержки посмотрела в теплые карие глаза погибшего мужа. "Разреши себе сделать это..." В голове, как когда-то давным-давно, все затуманилось, и она второй раз в своей жизни потеряла сознание. -- Лика, Лика, очнись, пожалуйста, прошу тебя, -- чьи-то руки настойчиво, но очень нежно и аккуратно теребили ее по щекам. -- Что? Что такое? -- девушка непонимающе смотрела на пытавшегося привести ее в чувство Сергея. -- Что? Что не так? -- переспрашивала она, пытаясь вырваться из темной пелены. Вдруг она увидела их -- эти добрые, теплые, любимые карие глаза. Они настолько четко и ясно предстали перед ней, что она даже вскрикнула. -- Все будет хорошо, слышишь, все будет хорошо, -- глаза ласково улыбнулись ей и крепко обняли. Лика послушно упала в их объятия, и по телу разлилось приятное человеческое тепло. Когда Анжелика очнулась, она обнаружила себя лежащей на удобном большом диване под мягким теплым пледом. Рядом с ней на полу, запихнув под голову подушку, спал Сергей. Она тут же вспомнила все произошедшее на кладбище и поняла, что, так и не приведя в сознание, Сергей привез ее к себе домой. Странно, но гнетущее чувство беспокойства в душе куда-то исчезло. Потянувшись, Лика по-свойски оглянулась по сторонам, удивляясь собственному ощущению комфорта в незнакомой ей квартире. Первое, что бросилось ей в глаза, была семейная фотография: мужчина и женщина лет пятидесяти, две девчушки-близняшки, так сильно похожие на свою белокурую мать, и рыжеволосый парень в центре... с карими, как смоль, глазами. [an error occurred while processing this directive] |